Тавриз туманный
Шрифт:
Мы вошли в контору. Пришедшие купцы не говорили ни о торговле, ни о товарах. Они ничего не просили у Мешади-Кязим-аги. Спустя некоторое время один из присутствующих извлек из кармана телеграмму и хладнокровно сказал:
– Я только что из американского консульства. Там говорилось о получении из Вашингтона телеграммы о том, чтобы возобновили открытие кредитов и отпуск товаров. Я и сам получил телеграмму такого содержания, - и с этими словами он прочитал содержание телеграммы: - "Поспеши с продажей всего наличного товара. Из Вашингтона отправлена в Иран большая партия
– Какой глупец станет теперь держать товары в складах, - сказал другой купец.
– Кто может быть уверен, что завтра тавризские базары не будут разнесены. Время такое...
– Да, американцы не дураки, - подтвердил третий, - не то они не постарались бы скорее сплавить свои товары.
– Да американские товары и не имеют большого сбыта, русские и английские товары потоками устремляются в Иран.
Купцы нанизывали эти слова, словно кольцо цепи, прилаживая их одно к другому.
Что касается Мешади-Кязим-аги, то он, казалось, ничего не слышал и с присущей всем иранским купцам деликатностью рассыпался в любезностях или давал распоряжения.
– Подайте господину чай! Подайте кальян! Вы очень любезны. Мы чрезвычайно признательны вам, сударь. Не лишайте нас вашего внимания! Ваш покорный слуга! Вы правильно изволите говорить! Вы осчастливили нас своим посещением! Надеемся, что вы пожалуете вновь!
Говоря все это, он порой бросал на меня выразительные взгляды. Я видел подобное общество впервые и действительно очень заинтересовался.
Отвечая на все разговоры купцов любезными фразами Мешади-Кязим-ага ни слова не говорил о торговле и товарах. Купцы, почувствовав, что им ничего не удастся у него вырвать, по одному стали покидать контору.
– Так-то, товарищ, - сказал Мешади-Кязим-ага, проводив последнего посетителя.
– Нет ни одной организации, которая отпускала бы средства на наше дело. Мы должны черпать их из собственных карманов. А деньги у нас можно заработать только таким путем. Торговля - это сплошной обман. Кто сумеет обмануть, тот и победит. Раз таково положение вещей, я не могу не считаться с ним. Я должен лгать, клясться, приспособляясь к их языку. Я знаю, что это противоречит нашим идеям, но ничего тут не поделаешь.
– Верно, - ответил я, - этого требуют законы местной торговли. Ваша положительная сторона в том, что часть вашей прибыли идет на дело освобождения народа. И это оправдывает все недостатки вашей профессии. В Тавризе я знал многих купцов, претендовавших на звание революционера, но чуть вопрос касался сбора средств на выплату жалования добровольцам, они, придравшись к какому-нибудь пустяку, спешили оставить собрание.
– Не только часть прибыли, но и весь мой капитал принадлежит революции. Справьтесь обо мне у Гаджи-Али-аги. Я готов исполнить любое ваше требование, - старался уверить меня Мешади-Кязим-ага.
Когда я вернулся домой к обеду, вслед за мной вошла Нина.
– Теперь я привыкла заходить сюда. Из консульства я направилась прямо к тебе. Почему ты не приходишь домой обедать? Разве нужно каждый день ходить за тобой?
– голос Нины звучал взволнованно и сурово.
– Сегодня я хочу серьезно поговорить
Выпалив все это, Нина умолкла и в ожидании ответа уставилась на меня сердитым взглядом.
– Ты знаешь, дорогая Нина, - начал я спокойно и ласково, чтобы успокоить ее, - что оба дома принадлежат тебе. Мы вынуждены держать две квартиры, чтобы не возбуждать подозрений консульства. Здесь происходят наши собрания, сюда приходят мои гости, на днях должен вернуться и Алекбер. Мы с тобой ликвидируем не только одну, но и обе квартиры. Пока твоя работа в секретном отделе оказывает нам огромную услугу. Наша революционная работа нуждается в твоей помощи и требует сохранения настоящей обстановки. Ни ты, ни я не останемся здесь навсегда. По-моему, тебе об этом беспокоиться незачем. Ради того, чтобы оказать Тавризу помощь и спасти его от колонизаторов, мы вынуждены временно согласиться на эти неудобства. Мне самому совестно, что я поставил тебя в такое неудобное положение. Кроме того, ведь и я молод, и я люблю красивую жизнь, и я жажду счастливого безоблачного существования с любимой. Но где? Как? В каких условиях? Я верю в то, что мы эту возможность найдем, что мы уйдем отсюда с победой. Тогда и мы Тавриза не забудем, и он нас помянет добром.
– Вот это вынуждает меня терпеть все невзгоды, - сказала Нина, прижав платок к глазам.
В это время вошла Сария-хала и, увидя плачущую Нину, стала упрекать меня.
– Зачем ты обижаешь эту бедную девушку?
Нина вытерла слезы и ласково сказала Сария-хале:
– Пожалуйста, хала, сходи к нам и скажи Тахмине-ханум, что я к обеду не приду, буду обедать здесь, - и сунула в руку Сария-хале кучу серебряной мелочи.
– Возьми-ка лучше их обоих и приведи сюда, - крикнул я Сария-хале вдогонку.
Нина молчала. Обычно, рассердившись на меня, она быстро успокаивалась, и тогда ей становилось немного неловко за свою выходку.
– Ну, рассказывай, - попросил я, ласково беря ее руку.
– Какое впечатление произвела нелегальная листовка в консульстве?
– Не расскажу!
– закапризничала она, отталкивая мою руку.
Я снова взял ее за руку и, не выпуская из своих рук, заставил ее сесть на диван. Несколько минут длилось молчание. Нина сидела, опустив голову. Я решил выждать и, почувствовав через несколько минут, что она исподлобья следит за мной, готовая к примирению, нарушил молчание.
– Нина, мы прошли уже большую часть расстояния, которое должны пройти молодые люди, и нам возврата нет. Наше счастье в будущем, и ради этого будущего мы должны претерпеть временные неприятности и не давать пути недобрым мыслям. Ты даже сердиться не умеешь, ты не способна причинить кому бы то ни было страдания. Когда ты хочешь показаться сердитой, твои глаза, помимо твоей воли, смеются, и твой гнев доставляет человеку просто художественное наслаждение, он облагораживает душу... Нина встала и принялась накрывать на стол. Она совершенно изменилась в лице и, окончательно повеселев, начала рассказывать: