Тавриз туманный
Шрифт:
Готовься! В настоящее время ты потерял всякую цену в глазах русского правительства. Правда, ты оказал огромные услуги царскому правительству. Вся область оккупирована при твоем содействии. Десятки учреждений, созданные под именем царских консульств, были организованы в городах твоей рукой. Чтобы работать на пользу царя, ты, организовав их, создал сеть шпионов, благодаря тебе царские захватчики попрали честь и достоинство иранских крестьян. По приказу царского правительства ты подвел под расстрел, вздернул на виселицы, приказал задушить в застенках и отравил сотни передовых людей страны.
Как
Иранский революционный комитет".
САРЫ-АГА-БАЛА-ХАН
Накануне Гаджи-Самед-хан говорил мне о своем намерении написать письмо в Петербург. Сегодня в десять часов утра я поехал в сад Низамуддовле.
Являться на прием к нему можно было только или к утреннему чаю, или к обеду, или к ужину. Для меня было более удобным прийти к утреннему чаю, так как это намного сокращало тяжелую, неприятную, бывшую не по душе мне встречу.
Сары-Ага-Бала-хан и Али-Кара, раньше всех натянув на себя мундиры, стояли наготове. Переночевавшие в покоях Гаджи-Самед-хана и его телохранителей куртизанки, пудря на ходу лица, торопливо покидали парк Низамуддовле.
Представители всех общественных слоев Тавриза, сидя на балконе, ждали минуты, когда смогут представиться Гаджи-Самед-хану.
Я присоединился к ним. В это время почтальон передал Сары-Ага-Бала-хану объемистый пакет, адресованный Гаджи-Самед-хану. На пакете было четыре сургучных печати. Это было отправленное нами письмо. Сары-Ага-Бала-хан прошел с письмом в покои Гаджи-Самед-хана.
Сидящие на балконе все еще оставались в беспокойном ожидании. Наконец, спустя час на балконе появился секретарь Гаджи-Самед-хана.
– Сегодня его превосходительство никого не примет, - объявил он.
Когда, подобно остальным, я поднялся и хотел выйти, секретарь подошел ко мне, пожал мне руку и попросил остаться и подождать.
Я увидел, что в комнату было вызвано много слуг, которые вскоре вышли оттуда, поспешно разошлись. Спустя немного, из комнаты вынесли Сары-Ага-Бала-хана и бросили на кирпичи террасы. Лежа на спине, как побитая собака, он таращил по сторонам расширившиеся от страха глаза. Из комнаты вышел взбешенный Гаджи-Самед-хан.
– Простите меня, подождите немного, пока я не прикажу расправиться с этим невежей, - сказал он, обращаясь ко мне.
– Ваша светлость!
– взмолился Сары-Ага-Бала-хан.
– Простите меня, откуда я знал, что этот сукин сын не почтальон!? Он пришел и дал письмо, а я принял и передал вам. Если бы я знал, разве я не поймал и не привел бы его к вашей светлости?!
– Начинайте!
– отрывисто бросил Гаджи-Самед-хан, повернувшись к слугам.
– Пятьсот розог хватит с него.
Притащили охапку айвовых прутьев и сложили их рядом с Сары-Ага-Бала-ханом. Поставили тут же особый стул для Гаджи-Самед-хана, чтобы он мог наблюдать за приведением приговора в исполнение.
У иранских правителей и помещиков существовал обычай лично присутствовать при приведении в исполнение приговоров над крупными преступниками, чтобы проверить, как они выполняются.
Гаджи-Самед-хан сел на стул и посмотрел на меня.
– Быть может, подобные вещи
– осведомился он.
– Если хотите, можете пройти в комнаты.
– Нет, ваше превосходительство! Я готов собственной рукой наказать лиц, провинившихся перед вами.
Гаджи-Самед-хан приказал подать стул и усадил меня рядом с собой.
Приступили к делу. Сары-Ага-Бала-хана положили ничком, сняли с него мундир и спустили кальсоны. Один из слуг уселся ему на ноги, а другой, задрав его сорочку, устроился у него в головах. Затем двое ферашей, став один по правую, другой по левую сторону и, взяв в руки заготовленные розги, принялись осыпать его ударами.
Это истязание, жестокое не только по отношению к человеку, но и к животному, не производило на меня никакого впечатления. Я не жалел этого стонущего и извивающегося у меня на глазах человека. Я вспоминал все зло, которое причинил он революционерам и чувствовал удовлетворение от стонов и воплей этого преступника. И чем больше росло во мне это чувство удовлетворения, тем ярче оживали в моей памяти преступления Сары-Ага-Бала-хана.
Перед моими глазами встал двор построенного в Шешкилане Мамед-Али-Мирзой дворца. В два часа ночи луна, не желая видеть совершающиеся под кустами сирени преступления, скрылась за строениями. Звезды светили так же тускло, как зрачки казненных. Порывы страшного ветра словно хотели донести до слуха иранцев стоны заключенных, брошенных в темницы.
Мамед-Али-Мирза, сидя перед окном вместе с Гусейн-Кули-ханом* распивал коньяк.
______________ * Гусейн-Кули-хан был двоюродным братом известного Амирбахадира-Дженг-Гусейн-паша-хана. Он приехал в Тавриз, чтобы получить головы казненных и доставить их Музафферэддин-шаху.
– Имею честь доложить его светлости наследнику престола, что Алекпер-Мир-Гезеб не найден, - отрапортовал, вытянувшись под окном, Сары-Ага-Бала-хан.
– Я перевернул вверх дном районы Агджа-Набат и Сурхаб, но все напрасно.
Услышав эти слова, Мамед-Али-Мирза вылил на его голову остатки коньяку.
– Ах ты, желтая* скотина! Как же теперь быть? Ведь надо ночью же покончить с этим делом. Гусейн-Кули-хан утром должен выехать в Тегеран.
______________ * Сары - желтый; намек на имя Сары-Ага-Бала-хана.
– Ваше высочество, об этом не стоит беспокоиться, - подобострастно улыбаясь, отвечал Сары-Ага-Бала-хан.
– Неужели Сары-Ага-Бала-хан не сумеет снять три головы.
Из темницы вывели сначала Мирза-Гасан-хана Хабирульмулька. Под кустами сирени ему связали руки и обезглавили. Затем по очереди разделались с Шейх-Ахмедом-Рухи и Мирза-Ага-Кирмани. Сары-Ага-Бала-хан снял с их лиц кожу и, набив саманом, уложил в ящики*.
______________ * МирзаТасан-хан, Хабирульмульк, Шейх-Ахмед-Рухи, Мирза-Ага-Кирмани и Сеид-Джемалэддин-Афгани составляли революционную группу, организованную за границей. Они вели работу против иранского правительства. Заподозренные в заговоре против Абдул Гамида, они были задержаны в Стамбуле, Сеид-Джемалэддин-Афгани убежал в Европу, а Мирза-Гасан-хана, Хабирульмулька, Шейх-Ахмед-Рухи и Мирза-Ага Кирмани турецкие власти отдали в руки иранскому правительству. В Тавризе, по настоянию Музафферэддин-шаха, они были казнены.