Тавриз туманный

Ордубади Мамед Саид

Девушка загнала меня в тупик, из которого не было выхода. Я почувствовал, что она не похожа на всех тех, с которыми мне приходилось до сих пор встречаться, и решил, что мои разглагольствования о природе могли показаться ей пустой бессодержательной болтовней. Желая исправить ошибку, я мучительно искал тему, на которую с ней можно было бы поговорить, но не нашел ничего более подходящего, как спросить ее:

– Читаете ли вы критические статьи о художественных произведениях?

– Отчего же, иногда читаю, как можно не читать!

– Если так, то вы, наверно,

заметили, что одно из требований, предъявляемых писателям, это - творить для массы. Ну, и когда человек говорит, он также должен учитывать интересы, вкус, интеллектуальный уровень своего собеседника.

– А разве не бывает так, - возразила девушка, - что определенного писателя масса не читает, но это не мешает ему вдохновенно творить, искать. Для писателя важно одно: темы свои он должен черпать из жизни народа, частицей которого является сам. Взяв тему из жизни, пропустив ее сквозь призму своего миропонимания, писатель облекает ее в художественную, красочную форму. Вы тоже, осветив мысли, выраженные в беседе со мной, своим талантом рассказчика сделали их выразительными и интересными. Стало быть вы нашли способ внедрить ваши мысли в мое сознание. Я не хочу вам докучать. Но вот простой пример: одно и то же мясо каждый повар готовит по-своему. Качество блюда зависит от его умения, сноровки. Это, может быть, грубоватое сравнение, но так обстоит дело и с мыслями. Пусть мысль почерпнута писателем из жизни или взята у кого-либо, но выраженная в произведении, она принадлежит уже только ему одному...

Меня все больше и больше заинтересовывала эта русская девушка, ни родословной, ни профессии которой я не знал. Из беседы с ней в течение нескольких часов я сделал для себя такой вывод: "Красота женщины не исчерпывается ее внешними данными. Красивая женщина должна знать и любить поэзию, ибо стихи и женщина дополняют друг друга".

Под влиянием таких мыслей я спросил ее:

– Какой жанр художественной литературы вам больше по душе?

Она подняла голову и серьезно посмотрела на меня:

– Наш разговор позволяет мне думать, что мы оба имеем моральное право называть себя людьми двадцатого века. Но, видите ли, мы допустили большую ошибку, которая заключается в том, что не познакомились перед тем, как начать разговор. Теперь, прежде чем продолжать беседу о литературе, я предлагаю восполнить этот пробел.

Я протянул ей руку:

– Абульгасан-бек.

– Ксения Павловна, - произнесла она в ответ, пожав мою руку, и добавила: - Имя уважаемого господина говорит о том, что он не русский, а иранец.

– Да, я не русский!
– ответил я, вынужденный сказать правду.

– Ну, об этом потом. А теперь скажите, где вы предполагаете остановиться в Джульфе?

– Предвидеть заранее невозможно. Во всяком случае, можно остановиться в гостинице.

– А если нам остановиться в одной гостинице? Может случиться, что и обратно вернемся вместе.

– Вы вернетесь опять в Тавриз?

– Не хотелось бы, но придется.

Я решил не расспрашивать девушку, зачем ей возвращаться в Тавриз. По нескольким брошенным ею репликам

я догадывался, что с ней произошло какое-то несчастье. Я решил не отказываться от ее предложения.

– Какой может быть разговор, - сказал я.
– Если это вас устраивает, с удовольствием.

На этом беседа наша прервалась. Машина, обогнув Дарадиз, помчалась в северном направлении. Холодный ветер предвещал близость Джульфы. Разговаривать было невозможно. Сильными порывами ветра относило наши слова.

Крыши домов издали казались не больше спичечных коробок, разбросанных на песке. Показав на север, я сказал:

– Доехали! Видите сверкающую среди песков ленту? Это Аракс. Можно считать, что мы уже в Джульфе.

* * *

Вечерело. Холодный джульфинский ветер неистовствовал. Он срывался с горы Кемтал на юго-востоке и Алиджи - на севере, кружась, взметал вверх песок, засыпая крыши домов. Я ожидал, пока опустятся сумерки, чтобы пойти разузнать об Ага-Мамед-Гусейне Гаджиеве и Алекпере. Стряхнув с себя пыль, я переоделся и через несколько часов вошел в зал ресторана.

Джульфу окутал сумрак. В ресторане при гостинице "Франция" жизнь шла своим чередом. Пассажиры, приехавшие из Ирана, а также отправляющиеся туда, были в сборе.

Я послал официанта просить русскую девушку разделить со мной трапезу. Она ответила согласием. Наш ужин затянулся до десяти часов вечера.

– Не собираетесь ли вы отдохнуть?
– спросила она, когда мы встали из-за стола.

– О нет! Но если вы хотите отдохнуть, я не буду вам мешать.

– Нет, я хотела бы встретить поезд из Тифлиса, который приходит в одиннадцать.

– А у меня тут есть знакомые, с которыми мне необходимо повидаться. Мы с вами встретимся здесь примерно в двенадцать часов.

Условившись с девушкой, мы разошлись. Она села в фаэтон и уехала на вокзал, а я с Григор-агой вышел из гостиницы "Франция". Беседуя, мы направились с ним на площадь Кредитного банка. Раскинувшиеся по берегу Аракса солдатские шатры напоминали пирамиды на берегу Нила в Египте, а купол церкви напротив Кредитного банка был похож на сфинкс.

Ветер выл, как голодный шакал, но был бессилен заглушить голоса царских солдат, поющих "Боже, царя храни!".

Грохот больших пушек, проходивших через джульфинский мост, наводил ужас. Казалось, земля приходит в сотрясение.

– Джульфа не та, что вы видели в 1909 году, - сказал Григор-ага. Теперь это не тыл, а скорее, прифронтовой город.

И действительно, по улицам Джульфы проходили войсковые отряды, везли пушки, походные кухни. Даже в отеле "Франция" было много офицеров.

Григор-ага пожаловался мне на свою судьбу.

– Отвратительные настали времена, - сказал он.
– Люди, использующие иранский вопрос в корыстных целях, преследующие только свои, узкие интересы, которые они выдают за общественные, всякие мракобесы, черносотенцы, головорезы - все рыщут тут, как волки в туман. Если кто вздумает взорвать мою гостиницу, то в ее руинах найдут себе могилу десятки шпионов и изменников родины.