Тавриз туманный

Ордубади Мамед Саид

Все это я пишу вам вкратце. Чтобы пересчитать все злодеяния Абульгасан-бека, нужно много времени. Я надеюсь, что пока я успею сообщить о нем и его организации в Тегеране, вы переловите их всех и накажете по заслугам. Если не примете меры, отвечать придется вам..."

В таком духе было написано еще десять страниц. Получив это письмо, полковник Березовский вышел из себя. Он трясся от злости, не зная, как быть, что делать. Несколько минут он нервно шагал по комнате, потом упал в кресло, опустил голову на руки, задумался. Так сидел он довольно долго. Потом решительно выпрямился, подошел к телефонному аппарату и хотел звонить в штаб полка, чтобы приказать немедленно арестовать меня и Тутунчи-оглы.

Несколько минут он держал трубку в руках, поднес ее к губам,

но потом опустил, снова поднял и, наконец, решительно бросил на рычаг. Сколько мыслей пронеслось в его голове за эти несколько минут!

Он хорошо знал, что царская жандармерия вот уже семь лет бьется, лезет из кожи вон, но обнаружить подпольный Революционный комитет не может. Если он раскроет эту организацию, то получит высокую награду от правительства, его повысят в чине...

С другой стороны, он не мог забыть о моем благородстве, о том, как я заботился совершенно бескорыстно о его семье. Он взвешивал все за и против ареста меня и Тутунчи-оглы. Он знал, что я не только давал деньги, содержал его семью, но спас его жену и дочерей от позора, бесчестья и распутства, сохранил его честь и достоинство.

Березовскому казалось, что голова его раскалывается на части. Сколько бы он ни думал, он не находил выхода из этого трудного и щекотливого положения. Воздержаться и не арестовать меня, значило не раскрыть подпольную организацию. Он мог потерять не только большое вознаграждение, но и свою должность, положение. Хорошо, если этим дело и кончится, а то его могут и наказать. Он ставил на чашу весов человеческую совесть и жандармские обязанности. Последние перетягивали. Он убеждал самого себя:

"Могу ли я рисковать своим чином, своим положением, добытыми в течение всей своей жизни из-за какого-то восточного человека? Какой дурак хладнокровно может пройти мимо такого успеха?" Он опять взял трубку, но не нашел в себе смелости дать приказ, слова застряли у него в горле. Снова он сел на свое место и задумался.

"Абульгасан-бек - сын Востока. Мы считаем их дикими и некультурными. И этот дикий азиат спасает европейскую семью, барахтавшуюся в тисках нужды. Спасает без всякой корысти. Тратит на эту семью тысячи. А как должен реагировать на это европеец? Как он должен поступить в таком случае? Чем он должен его отблагодарить? Арестовать его? Смогу ли я потом смотреть ему в глаза? Смогу ли считать себя человеком после такого предательства? Не будет ли совесть мучить меня всю жизнь?"

Он вспомнил свои слова, сказанные мне при первой встрече: "Я хотел бы жить столько, чтобы суметь отплатить вам за все ваши благодеяния, за вашу человечность!"

Березовский застыл в кресле. Потом медленно достал из кармана часы (было двадцать минут первого), так же медленно положил их обратно и решительным движением снял телефонную трубку.

– Абульгасан-бек дома? Это вы? Говорит полковник Березовский. Сейчас же приезжайте ко мне, нам нужно поговорить по очень важному и неотложному делу. Скорее!
– и со вздохом облегчения он положил трубку.

* *

Я немедленно отправился к Березовскому. О моей поездке знали только Мешади-Кязим-ага и товарищ Алекпер. Когда зазвонил телефон, мы сидели втроем, мирно беседуя. По дороге я заехал к Аршаку, рассказал ему об экстренном вызове Березовского и просил на всякий случай быть готовым.

Не успел я войти в дом, как почувствовал, что обстановка накалена до предела. Когда Березовский пожал мне руку, я заметил, что он трясется, как в ознобе. Его деланный смех и нервный разговор показывали, что он почти в невменяемом состоянии.

Стараясь сохранить хладнокровие, я поздоровался и сел в кресло, как ни в чем не бывало. Я догадывался, в чем дело. Полковник стал ходить по комнате, иногда задумчиво поглядывая на меня, как на жертву, попавшую в капкан. Очевидно, он думал о том, какую выгоду будет иметь, если не арестует меня.

Наконец, он грузно опустился в кресло, протянул мне свой портсигар. Я закурил. Он тоже взял папиросу, затянулся и выпустил изо рта густой дым. После этого многозначительно, с пафосом заговорил:

–

Произошел курьезный случай, уважаемый господин! В течение ряда лет мы прилагаем все усилия, чтобы раскрыть нелегальную организацию, работающую против правительства его императорского величества, найти ее руководителя, а оказывается, мы не только знаем его, но даже дружим с ним. Я от души жалею, что наша дружба, только недавно начавшаяся, ни мне, ни вам ничего не дала и оборвалась так неожиданно. По сведениям, полученным мною из очень достоверных источников, человек который все время выдавал себя за друга императорского правительства, систематически подрывал его авторитет в влияние, руководил подпольной революционной организацией, был ее душой. Я сидел лицом к лицу с лидером революционного движения, имеющего семилетнюю давность, не знал ничего об этом. Выходит, я шел против своих убеждений, против своих обязанностей, в честном выполнении которых клялся. Конечно, что и говорить, вы настоящий джентльмен. Вы благородно и великодушно отнеслись к моей семье и ко мне лично. Но в то же время вы, оказывается, непримиримый враг нашего правительства, режима, которому я служу. Враг вы сильный, умелый и отважный. Я знаю совершенно точно, что именно вы, а не кто-нибудь другой организуете террористические акты. Людей, пытавшихся выдать вас и вашу организацию, вы уничтожали. Это вы составляете воззвания, прокламации, листовки, направленные против нашего правительства и его политики на Востоке. Вы увозите чужих жен и держите их по сей день неизвестно где. В Тавризе нет ни одного консульства, в котором вы не имели бы своих шпионов. Через них вы получаете нужные вам сведения. Вы, оказывается, были самым близким другом Саттар-хана, его доверенным лицом. И это вы, культурный, добрый, чуткий человек, защитник обездоленных. Надо честно сказать, вы исключительно благородно относитесь к женщинам. Я никак не могу примирить все эти качества с вашей деятельностью революционера-подпольщика. Теперь скажите, как должен поступить царский офицер, скажу откровенно, специально присланный для раскрытия этой организации?

Мне было совершенно ясно, что эти сведения жандармскому полковнику мог дать только Сардар-Рашид. "Вы увозите чужих жен" - это относилось к Ираиде. Сардар-Рашид всегда считал меня виновником ее исчезновения. В то же время я знал, что у Сардар-Рашида не было никаких доказательств, даже клочка бумаги. Я всегда был осторожен в делах, тем более с Сардар-Рашидом. Несмотря на это, его донос мог иметь пагубные последствия для нас. Конечно, Березовский мог меня арестовать. Даже если бы ему не удалось доказать мою вину, я лишился бы возможности свободно ходить по городу. Меня могли выслать в Россию, то есть обречь на гибель. Нину, несомненно, уволили бы из консульства, возможно, и ее бы арестовали. Все близкие мне люди не миновали бы нашей участи: одних уничтожили бы, других выслали бы в глухую сибирскую тайгу.

"Только не пугаться. Струсить, значит потерять все", - подумал я и задал полковнику вопрос:

– Я понимаю, что вас так информировали, но меня интересует, верите ли вы этой версии? Мог ли один человек совершить все то, что вы перечислили? Да для этого надо быть виртуозом. Есть ли у вас документы, вещественные доказательства, способные изобличить меня? Говорить мало, надо доказать, не так ли?

– Я не думаю ни о каких-либо документах, ни о правдоподобности полученных мною сведений. Не это важно, а то, что донос может иметь тяжелые последствия и для вас, а для меня, независимо от того - верен он или нет. Если бы подобные сведения доставил рядовой жандарм, можно было бы легко предотвратить опасность, бросив его письмо в сорный ящик. Но учтите, все это сообщил не какой-нибудь агент, с ним тоже можно было бы не считаться. Все несчастье в том, что эти сведения я получил от государственного деятеля. Через несколько дней он в Тегеране добьется моей и вашей казни. И будет иметь на это полное основание, ибо я пошел вам на уступки по поводу вашего брата и, таким образом, совершил огромное должностное преступление. Такие вещи не прощаются. Надеюсь, вы хорошо знаете Сардар-Рашида?