Тайга
Шрифт:
И не от скупости это: триста пятьдесят рублей - раз плюнуть, из-за них Иван Степаныч не стал бы себя тревожить.
Но вот вчера, ночуя в тайге, он увидел сон: явилась Анна во всем красном и сказала: "Деньги найдешь - быть!" А что такое "быть" - не разъяснила.
И Бородулин всю дорогу думает о ней, никак не может отмахнуться, все мерещится ему Анна, сильная, ядреная.
Едет вперед и тайги не замечает, все сгинуло куда-то, провалилось. Но вдруг в сознании всплывает зобастая, нелюбимая
– Но, дьявол!
– бьет Бородулин лошадь, кругом вмиг вырастает стеной тайга: вот сосны, вот пень, муравейник прижался к корням темной елки, попискивают и жалят комары.
Начинает купец думать о делах: надо земли прикупить... Но зачем, куда ему: умрет - кому оставит? "Эх, сына бы!"
"Деньги найдешь - быть..." - опять тихонько просачивается в душу; замелькали голубые задумчивые Аннины глаза, а тайга вновь стала куда-то уходить, заволакиваться серым, исчезли лошадь, солнце, комары. И Бородулин, сладко ощущая, как у него замирает сердце, как неотступно стоит перед взором Анна, соглашается радостно, что без Анны ему не жить.
"А жена? Убьешь?"
– Но, дьявол!
– хлещет неповинного коня...
Солнце за полдни перевалило, когда он подъехал к Назимову.
Едет трусцой по улице, а навстречу народ бежит.
– Езжай скоряе!.. Анка... Анка...
Бородулин вмах понесся к дому.
А вдогонку:
– Анна удавилась... Анка... Анка...
Кубарем слетел с коня, сшиб с ног какую-то старуху:
– Прочь!
– и, не помня себя, ввалился в дом.
Толпится возле кровати народ. Растолкал всех и метнул взглядом по бледному испуганному лицу Анны.
– Анютушка! Родимая!
– Шкура!
– сквозь стиснутые зубы буркнула Дарья и сердито повернулась у кровати взад-вперед на каблуках.
– Ты меня прости, Иван Степаныч. Тяжко мне... Скука грызет... Прости, голубчик...
– Живучая...
– вновь прошипела Дарья.
– Вон, жаба!
– топнул Бородулин и, размахнувшись, влепил ей пощечину.
– Вон!!! Вон!.. Все вон!.. Всех перекострячу!..
Толпа бросилась кто куда, Дарья первая. Фенька на глаза попалась, размахнулся - раз!
– Это вы, стервы, с Дашкой!.. Укараулить не могли... Душу вышибу!..
– Иван Степаныч...
– молила Анна.
Бородулин, шумно отдуваясь, запер все двери на крючок и, подойдя к Анне, грузно сел на табуретку. Как в лихорадке, стучали зубы, гудело в голове, пресекся голос, и все было как сон. Он крепко сжал виски, закрыл глаза, стараясь овладеть собой, но вдруг стал задыхаться: глаза испугались, забегали, руки ловили воздух, виски и лоб дали испарину, а табуретка выскользнула из-под дрожащих ног. Он ахнул, схватился за сердце, уткнулся в колени Анны и жутко, со свистом, застонал.
– Иван Степаныч...
– вся в страхе вскочила Анна.
– Жива... Ну, Аннушка... Ну, родимая...
– Встал, шатается, лицо налилось кровью, в глазах удивленье и радость, будто впервые увидал Анну.
– Господи, жива... невредима, - твердил он прыгающим шепотом.
Долго умывался, мочил голову водой и, шумно отдуваясь, жаловался:
– Эка, сердце-то... чуть что - и зашлось... Фу-у ты... Неприятности все, ерунда...
Ноги все еще дрожали и подгибались в коленях.
– Ну, как же ты так?
– успокоившись, подошел он к Анне.
– Пошто так-то?.. Пакость одна, душевредство. Ну, не по нраву тебе здесь, к отцу не то поедем, в Кедровку...
– И здесь... и туда...
– в раздумье говорила Анна, опустив голову и рассеянно посматривая исподлобья на Бородулина.
– А? Чего?
– А так. Что-нибудь... этакое, чтобы... Вот Андрей знает... Больше никому, никому!
– Она подняла голову и пристукнула кулаком по колену. Никому!
– Чего - никому?
– А так уж... никому.
– Она вздохнула.
– Не вв-е-ерю, - растянула Анна и вдруг улыбнулась.
– Ну, пойдем...
– Пойдем, Аннушка, - обрадовался Иван Степаныч, и они поднялись наверх.
– Вот, живи здесь, распоряжайся, - любовно сказал Иван Степаныч, но опять ударила в его сердце злоба.
– Водки!
– крикнул Фене.
– Приказчика сюда!
Пришел приказчик.
– Дашку сюда!
– Чичас, - сказал тот и скрылся.
– Ты не бей их, Иван Степаныч. Неужто не жаль тебе?
Бородулин грузно ходил по комнате, поскрипывая сапогами, Анна сидела у стола. Она то улыбалась, словно видела кого-то близкого, то вдруг становилась задумчива, а взгляд делался незрячим, будто глаза смотрели внутрь, о чем-то вспоминая.
– Привези ты ко мне, ради бога, матушку... Стосковалась...
– Ладно, Аннушка, привезу, - поспешно соглашался Бородулин.
– Поезжай скорее. Как увидишь Андрея - напиши...
– Аннушка...
– как вкопанный остановился Бородулин.
– Ох, чегой-то я опять неладно... Голова горит.
Она облокотилась о стол в подперла голову рукой. Сбоку в нее ударяли лучи солнца, и Бородулину казалось, что ее побледневшее лицо с льняными волосами будто в венце из золота.
Анна лениво перевела взгляд на Бородулина и застыла. Глаза их встретились. Бородулин попятился, изумленно открыл рот. Ему ясно представилось, что не его видит Анна, а что-то другое, чего нет ни в нем, ни за избою, ни в тайге, во всем мире нет... Вот глаза ее ширятся, напряженно сдвинулись брови, лоб в складках; вся она как-то подалась вперед и порывисто задышала.