Тайга
Шрифт:
Внизу, куда спустился Бородулин, были две большие комнаты, занятые лавкой с товаром, да третья маленькая: в ней жила Анна из Кедровки.
Подошел купец на цыпочках.
– Аннушка...
Дотронулся до ее колена. В рубахе девушка спала, не прикрывшись: жарко.
Та испуганно вздохнула, открыла глаза.
– Аннушка, милая ты моя Аннушка...
– припал Бородулин лицом к кровати, а девушка прикрылась юбкой и встревожилась.
– Мне чего-то, Иван Степаныч, шибко неможется.
–
– шептал Бородулин в волнении.
– Аннушка, тяжело... Родимая, тяжело...
Окна завешены, в комнате полумрак. Анна повела речь ровным, жалобным голосом, временами всхлипывая и вздыхая.
– А к батьке-то с матушкой неохота... Об Андрюше гадала, - ворожейка одна есть, - медведь заломал его... быдто. Полегчало мне...
– Никакого спокою у меня, Аннушка, на душе нету... С супружницей у нас нелады... А вот ты мне шибко поглянулась... Да... Полюбил я тебя, Аннушка... Ох, и полюбил же.
– Уж и не знаю чего... Она ерданским песочком меня поила да отчитывала. На сердце-то у меня полегче стало... Раз, два, четыре... а дальше-то позабыла... Вот как он мне, разбойник, по виску-то порснул... урядник-то...
– Черт, окаянная сила... Я его еще достану...
– тряхнул бородой Иван Степаныч и, грузно шевельнувшись, ласково погладил девушку по голове. Миленькая ты моя... Вот подумай, Анка, жить будем... Женюсь... Бабу свою выгоню... Тебя вылечу, женюсь... Обзолочу, сахаром обсыплю...
– Уж и не знаю чего... Ишь, разум-то у меня короток стал... Сама не своя другой раз... Чего уж... Вот вернется уж.
– Кто, Аннушка, вернется?
– глянул ей в глаза.
– Как кто?
– сказала жестко, будто топором два раза стукнула по дереву.
– Как кто?
– приподнялась быстро на кровати, с силой оттолкнув купца.
– Где Андреюшка мой?!
– Что ты, богова, - отступил купец от высокой, грозной Анны.
– Ребеночка убили, Андрюшу выпили!..
– она вскинула вверх руки, опрокинулась на кровать, затряслась вся, изогнулась.
– Ой! ой! ой!..
– Господи помилуй... Девонька, что ты?
– суетился отрезвевший купец.
– Фенька! Дашка! воды!
А наверху на весь дом бабий крик:
– Караул! Караул!
– Подай Андреюшку!..
– Что такое?
– купец с толку сбился.
– Аннушка, родимая...
– Карау-у-ул!..
– Кого? Кто?!
– несется вверх, а навстречу в рубахе Дарья, за ней Федосья.
– Живо, толстопятые черти... Живо к Анке!
Те трясутся, на спальню указывают, слова вымолвить не могут.
Купец туда. Морда чья-то лохматая, вымазанная сажей, в окне над открытым письменным столом торчит и - лишь вкатился купец - вмиг исчезла.
– Держи!..
–
– Держи, держи!..
– вопил он и, выделывая по улице кривули, бежал в гору, где дремала в роще церковь.
– Держи, держи!..
Старый караульщик на завалинке у своей избы лежал - проснулся, глаза кулаком протирает, кричит:
– Кто таков?!
– и хватается за палку...
– Зарублю!.. Держи!..
– Бородулин...
– шамкает старик и стучит испуганно в окошко.
– Отопри калитку-то... Эй, бабка!..
Говорит ей во дворе:
– С топором бегает... Бородулин-то... Еще застрелит...
– Поди, приснилось?
– улыбается старуха...
– Како? В подштанниках... Туда!.. Должно, опять до чертиков...
А Дарья с Фенюшкой на хозяйскую кровать забились, сидят рядом, одна другой красивее, подбородками уперлись в коленки и трясутся. Феня говорит: "Боюсь", - и Даша говорит: - "Боюсь", - Фенюшка по-своему, Дарья по-другому: в глазах у ней дьяволята шмыгают.
Феня говорит: "Догонит"... Даша: "Нет, уйдет!" - и, закинув руки за голову, сладко потягивается: "Эх, кабы мне денег поболе... Ух ты, господи!.."
Кукушка опять из окошечка выпрыгнула, кукукнула двенадцать и ушла спать.
Бородулин все еще по селу летал: было слышно, как по всем улицам собаки лаяли и выли хором на разные лады.
– А все-таки жаль Анку, надо бы к фершалу свозить, - вздохнула Феня, - этакую девку, этакую кралю варначище какой-то, царев преступник, мог присушить...
– Ты дура, Фенька... Да Андрюша-то, картинка-то писаная...
– Страсть красив: отворотясь не насмотришься...
– Да я б за ним, за соколом, на край света: бери!
И Даша смеющимся своим, задорным голосом, нараспев, тоненько выводила:
– Вот так легла бы на крова-а-точку, - и она раскинулась дразняще на перине, - спустила бы с правого плеча руба-ашечку... разметала бы по изголовью белы рученьки... Бери!..
Феня сидя хихикала и баском тянула:
– Ну, и дуре-о-о-ха...
– Я б его... Андрюша... Ягодка моя!
– тиская подушку, играла Даша голосом.
Послышался шорох и легкий скрип половиц: будто кто крался. Феня отдернула занавеску.
– Ай!
– словно птицы от выстрела, враз сорвались и с диким криком: Взбесилась! Взбесилась!
– выскочили на улицу.
А за ними неистовая Анна:
– Убили, схоронили! Где он? Подайте мне его!..
VII
Вот и наступил в Кедровке праздник.
Утренняя заря как-то особо нарядно пала на тихие, еще не пробудившиеся небеса. Восток алел и загорался.