Тайгастрой
Шрифт:
— Хотите просмотреть анкету?
— Хотя бы так.
Женя рассказывает. Шепотом. И теплое ее дыхание Журба снова чувствует на своем лице.
Училась на рабфаке в Ленинграде и работала на электроламповом заводе. Узнала о большом строительстве. Была комсоргом цеха. Агитировала других и сама вызвалась. Горком комсомола послал по путевке.
— А папа, мама?
— Папа — старый корабельщик. Он понял.
— А мама?
— Мама, как мама...
Я также из Ленинграда. И старик мой корабельщик. В 1906 году его выслали из
— Интересно!
— Что вы будете делать на площадке? — Он не чувствует ее дыхания, она даже как будто отстранилась от него, и тотчас холодный ветер заполз в какую-то щелочку плаща.
— Что потребуется, то и буду делать.
— Вы злюка!
Они некоторое время молчат.
— Мне не нравится ваш Коровкин. Откуда вы его взяли? — спрашивает Женя.
— Он не мой. Он — Абаканова.
— Все равно.
— Подсунули, взял.
— Кулак?
— Угадали!
— А Пашка ничего.
— Ничего. Возьмите его под свое крылышко.
— У меня нет крыльев. Я самая обыкновенная.
— Кто вас знает!
Они слышат крик, оба высовывают головы из-под плаща, щеки их касаются. Уже заметно потемнело.
Оказывается, с черноусого Яши Яковкина ветер сорвал соломенную шляпу-бриль, которую парень приобрел в Медном. Машину не останавливают. Ветер угнал шляпу, как перекати-поле.
Вдали показываются огоньки, они колеблются, подрагивают, точно пламя свечи на сквозняке.
— Тайма! — объявляет Абаканов.
Машина сбегает с тракта в сторону; теплые и холодные потоки воздуха сменяют друг друга. Две новые речушки сливаются в одну, которая и уходит под мост. Отчетливо выделяется белое каменное строение, освещенное электричеством. Машина вылетает на широкую мощеную улицу, делает несколько поворотов и останавливается у деревянного здания.
Остановка. Отдых.
Через несколько минут звенят рукомойники, Женя выходит в контору загорелая, в цветастом платье, новая, непохожая на ту, с которой Журба болтал под плащом. Рубчатый шрам на щеке сейчас не так заметен. Платье делает тоненькую девушку более взрослой, но в этом платье она потеряла для Журбы свою прелесть.
В контору сходятся остальные участники экспедиции, умытые, почистившиеся.
После ужина разбрелись кто куда. Журба и Женя, не сговариваясь, отправились знакомиться с городом. Было темно, вечера на Алтае густые, темные. Но в городском саду горели огни, на эстраде играл оркестр. Алтайские юноши и девушки, студенты местного педагогического техникума, танцевали на деревянном кругу вальс.
Возвращались из сада вместе со стариком-сказителем и девушками-хористками, выступавшими на эстраде. Старик на ломаном русском языке рассказывал о жизни на Алтае, о новой музыке, о хоре и оркестре, которых прежде не знало алтайское искусство, и курил при этом канзу — трубку, сделанную из кости и дерева. Девушки расспрашивали про Москву.
Когда Журба закурил свою коротенькую трубочку, старик презрительно
— В ней пуда два дегтя! — не смущаясь сказала Женя.
— А как вас зовут? — спросила Женя одну из певиц.
— Валя.
— До революции у нас были нехорошие имена, — пояснила другая. — Звали нас Полено, Урод... и еще хуже, сказать стыдно... Боялись, что Эрлик, злой дух, отберет детей с красивыми именами. А теперь самые красивые имена: Красный Цветочек, Звездочка, Ячмень. Много русских имен.
Расстались. Девушки обещали приехать на площадку завода, когда начнется строительство.
На рассвете группу навестил инженер, начальник изыскательской партии геологов, работавших в этом районе. Ему передали бумагу и почту. Оказия начала действовать.
Выехали в семь часов. Дорога шла по долине, сжатой горными складками. С огромной скоростью, шумя и пенясь, неслась река, перепрыгивая через каменные гряды. Ее поверхность беспрестанно рыхлилась, точно кто-то проводил по реке граблями. Шел молевой сплав леса.
В полдень остановились у порогов.
— Пить!
— Купаться!
Густо обсыпанные белой пылью путники выглядели дряхлыми стариками, даже Яша Яковкин и семнадцатилетний Пашка.
— Над нами будто мешки из-под муки вытряхнули! — заявила Женя, щелкая аппаратом. Она фотографировала пейзажи, отдельные деревца и камни, всю группу изыскателей и каждого в отдельности. Солнце пекло безжалостно, у мужчин рубахи плотно прилипли к телу.
Абаканов, хорошо знавший Алтай, предупредил купающихся, чтобы они не отходили от берега ни на метр.
— Не успеешь оглянуться, как вода снесет к черту на кулички. А там — острые камни. Косточек не соберешь!
Журба быстро разделся и бросился в воду, он считал себя хорошим плавцом и хотел побороться со стихией. Но едва очутился в ледяной воде, как спазматически сжалось горло и на минуту пришлось отдаться стремительному течению. Его подхватило и понесло на стрежень.
— Не сопротивляйтесь! — закричал испуганно Абаканов. — На повороте круто возьмите к выступу!
Схватив веревку, он побежал по скалистому берегу, продолжая наставлять Журбу, судьба которого не на шутку встревожила всех.
— Плывите к той скале! Справа! Жмите сильней! Я брошу вам деревяшку на веревке!
С необычайной поспешностью Абаканов привязал к веревке какую-то корягу и побежал догонять Журбу, успевшего унестись далеко вперед.
— Сюда! Давайте сюда! Ловите! — крикнул Абаканов, поравнявшись с Журбой, и изо всей силы кинул почти под руку Журбы корягу.
Журба схватился за веревку, и его сразу же закружило. Абаканов уперся ногами в землю, но течение срывало его, он упирался, и снова его срывало. Когда подоспели Яковкин и Пашка, они втроем ухватились за веревку и с большой натугой оттащили Журбу с середины реки в сторону. Через несколько минут Журба отплясывал на берегу.