Тайгастрой
Шрифт:
— Не знаю...
— Вы женаты?
— Нет.
— Удивительно. Сейчас все женаты...
— Откуда у вас такая осведомленность?
— Простая наблюдательность.
— Вы студентка?
— Да. Медик.
— Хорошо, выпьем за необыкновенные встречи!
И вдруг Журбе стало до того скучно, что он не мог совладать с собой и, посидев из приличия еще немного, вышел. Таня проводила ело до комнаты.
— Что с вами?
— Не знаю...
— А я знаю. Вы хотели бы сейчас быть с очень близким человеком. А его нет. В жизни чаще всего бывает так, что
— Не знаю, не знаю, Татьяна Павловна.
Она опустила глаза и стояла молча, чего-то ожидая.
— Не холодно вам будет здесь?
— О, нет, спасибо. Дарья Федотовна постаралась, как родная мать. Хорошая она у вас.
— Ну, спокойной ночи. Жаль, очень жаль, что не хотите побыть с нами, что мы вам не интересны. И Михаила Ивановича нет...
Не раздеваясь, Журба лег на постель, и думы одна другой мрачнее не покидали его.
За стеной раздавался гул, как всегда, когда говорят одновременно несколько человек; потом начались танцы под гитару, и пол в комнате Абаканова мягко запружинил.
Он накинул на себя шинель.
А в четвертом часу возвратился Абаканов, внеся в комнату приятную морозную свежесть.
Возбужденный, он сел на постель и стал рассказывать, как играл Радузев, как его встретила Любушка и как легко в такую минуту умереть от счастья!
— Но тебе этого не понять. Боже, до чего хорош может быть человек! После музыки мы остались с Любой вдвоем. Я сказал ей: «Зачем мучить друг друга? Наступлю себе сапогом на горло и освобожу тебя и его. Зачем я тебе, если все равно мы не можем быть вместе?» Она схватила меня за руку: «Не смейте! Вы должны любить меня. И ни у кого нет того, что у нас. Мы никого не повторяем. Пусть люди не верят, пусть подозревают, лишь бы мы знали, что мы чисты. И вы должны всегда, всегда любить меня. Так я хочу. Так надо!»
Абаканов продолжал рассказывать, признания рвались наружу, выплескивались через край, а Журба слушал, силясь понять эти, действительно, необычные отношения между замужней женщиной и холостым мужчиной.
— А как на все это смотрит Радузев?
— Понятно как...
— Зачем же ему мучиться, если у вас самые чистые отношения?
— Так устроен человек.
— Не пойму. Как можно любить чужую жену?
— Неужели мы любим только то, что нам принадлежит?
Истощив себя новыми рассказами и новыми признаниями, он лег рядом с Журбой, не раздеваясь, и накрылся своей шинелью.
— Итак, Михаил, я решил твердо: завтра, то-есть сегодня утром, мы уедем в Москву, — сказал Журба.
— Сегодня? Нет, не могу. Еще один денек... Поедем завтра. И поезд будет хороший...
— Нет!
— Ты камень, Николай! Я тебя возненавижу, слышишь? Мы условились с Любушкой пойти сегодня в театр. Хочешь, пойдем вместе?
— Нет, ты поедешь со мной сегодня утром!
— Изверг!
— Поедешь!
Они уехали с утренним поездом, как хотел Журба. У Абаканова круто изогнулась над переносицей складка, напряглись брови, он молчал всю дорогу, отказывался от еды. Почти все время
— Москва...
Журбе стало жаль друга, и он сказал:
— Так надо, Миша. Люба поймет. Наконец, скажешь ей, что Журба — тиран и всякий такой бесчувственный камень, что ты вынужден был подчиниться приказу начальства.
Никуда не заезжая, они с Казанского вокзала отправились в ВСНХ. Здесь разошлись: Абаканов пошел в Гипромез, а Журба — ко второму заместителю председателя, профессору Судебникову: с Копейкиным, подписавшим приказ об увольнении, Журба не хотел встречаться.
В тоне Судебникова чувствовался такой холодок, что рассчитывать на понимание было нечего. Бородатый, низкорослый, сухопарый, в старомодном костюме с узкими помятыми брючками, Судебников смотрел на Журбу, как на выходца с того света.
— Так вы и есть тот самый Журба? — спросил удивленно. — Я представлял себе заместителя начальника строительства металлургического комбината другим. Да... Но дело, конечно, не в моем представлении. Что же вы от меня хотите? Вы отстранены от должности по достаточно веским мотивам, и к этому вопросу, считаю, нет оснований возвращаться. За сим прошу извинить: занят, не могу больше уделить вам внимания.
«Бетонная стена... Вот и Москва...» — подумал Журба, чувствуя, как с каждой минутой гаснут надежды. Идти к Копейкину? Какой смысл! Оставалось последнее: добиваться во что бы то ни стало встречи с Куйбышевым.
Секретарша заявила, что Валериана Владимировича сегодня не будет.
— А завтра?
— И завтра.
— Как же мне с ним встретиться?
— Не знаю.
— Свяжите меня с ним хоть по телефону!
— Не имею права.
— Но кто же мне пойдет навстречу? Мне очень надо, поймите, я приехал из тайги по крайне важному делу.
— Я все это знаю, но не могу помочь вам.
Журба опустился в кресло.
— Все равно не уйду отсюда, хотя бы мне пришлось просидеть неделю.
— Мы найдем способ удалить вас, — сказала она полушутя, полусерьезно.
И вдруг случилось неожиданное: зазвонил телефон. По голосу, по преобразившейся фигуре этой женщины Журба понял, что она говорит с Куйбышевым.
Он подошел и потребовал трубку. Секретарша оскорбительно повернулась спиной. Тогда его обожгла злость. Не думая о том, насколько это допустимо, он вырвал трубку и, заикаясь, весьма нескладно рассказал Куйбышеву о своем деле и просил встречи.
— Приходите к шести часам. И передайте, пожалуйста, трубку секретарю.
Жалоб и возмущений секретарши Журба не слушал. Выйдя из приемной, он направился к профессору Плоеву, специалисту по проектированию коксохимических производств. Там нашел Абаканова.
— Ну, что у тебя? — спросил Журба.
— Бетон... А у тебя?
— Проблески.
В шесть часов в просторном кабинете Журба и Абаканов увидели человека, которого хорошо знали по портретам. Все было знакомо — и высокий лоб, и широкие изломанные брови, задумчивые мягкие глаза, и скорбная складка на щеке.