Тайгастрой
Шрифт:
— Крутиться работать? — Сановай рассмеялся.
У подростка было такое симпатичное лицо, что и Буше рассмеялся.
— Кто это, Петр Александрович?
— Сановай Аминбаев! Вот кто! Мой приемный сын!
Шарль внимательно присмотрелся к подростку. У него было чуть скуластое желтого цвета лицо, маленькие черные, как отполированные шарики, глаза и слегка приплюснутый нос; в выражении лица столько добродушия, ласки, что нельзя было, глядя на него, не улыбнуться в ответ.
— Отца и мать его убили басмачи.
Сановай, услыхав имя Кармакчи, заулыбался.
— Кармакчи! Корош-корош Кармакчи!
— Кармакчи привез на площадку мальчишку. Устроили мы его учеником в механический цех. Токарем будет. Вот с русским языком плоховато, а то я отдал бы его в школу.
— Научусь русский! — сказал твердо мальчик. — Трудный русский говорить. Научусь!
— Конечно, научишься! Ну, садись чай пить. И вы садитесь к столу, чего встали? — обратился Гребенников к Буше.
— Спасибо... Неудобно как-то... Стесню вас...
— Феклуша, подайте нам сюда самовар!
Через минуту Феклуша внесла самовар, потом принесла на подносе чашки, сахар, печенье.
— Пейте, товарищи!
Пока пили чай, Гребенников расспрашивал Сановая, как идет учеба, не трудно ли работать на токарном станке, доволен ли своим мастером Дорофеевым.
— Зачем нет? Доволен! Работает корошо. Спроси мастер. Мастер скажет.
— А ко мне жить когда перейдешь?
Мальчик молчал.
— Зачем у начальник общежитие делать? Некорошо.
Буше и Гребенников переглянулись.
— А тебя комнатка ждет. После чая покажу... Может быть, кушать хотите, товарищи? Я сразу и не предложил вам, простите, — спохватился Гребенников.
Буше отказался. Отказался и Сановай, но Гребенников велел принести консервы и заставил мальчугана покушать.
— Ну, а теперь я покажу тебе, Сановай, где ты будешь жить. Хотите, товарищ Буше, пойдемте.
В небольшой комнате Буше увидел новую мебель, видимо, сделанную в деревообделочном цехе комбината. На спинке кровати висел новый синий рабочий костюм, а возле тумбочки стояли сапоги.
— Топшур! — воскликнул обрадованно мальчик и бросился к висевшему на стене музыкальному инструменту, похожему на мандолину. — Где взял? — спросил он у Гребенникова.
— Кармакчи сказал, что ты музыку любишь. И вот... достали для тебя.
Сановай вдруг, преодолев в себе застенчивость, прижался головой к груди Гребенникова. Он что-то восклицал по-алтайски, а Гребенников, запустив руку в густые, иссиня-черные волосы мальчика, гладил их.
— Это мой? — он показывал на сапоги.
— Твое! Все твое! Ну вот... теперь ступай за своими пожитками, — сказал Гребенников, — и переходи ко мне.
Сановай ушел.
— Слушайте, товарищ Буше, а не позвать ли нам кого-нибудь еще? В кои веки мы отдыхаем? — спросил Гребенников Шарля и, не дожидаясь
Потом Гребенников позвонил Жене Столяровой.
— Женя, вы? Не узнаете? Начальников надо узнавать на расстоянии. Так-то, кокетливая девочка! Немедленно ко мне! Материалы? Никаких материалов. По дороге зайдите к старику Бунчужному. Я ему позвоню. Ясно? Можете итти.
Гребенников позвонил к Бунчужному.
Когда все собрались, Гребенников сказал:
— Товарищи, не пугайтесь! Никаких докладов делать не собираюсь. Угощать все так же нечем. Разве только чаем. Есть консервы и картофель. Хлеб. Сахар. Кто хочет, может взять на себя инициативу что-нибудь смастерить. В помощь могу дать Феклушу.
Женя с Надей спешно привели в порядок берлогу хозяина, — так Женя назвала кабинет Гребенникова; мужчины сели за шахматы и домино, Феклуша принялась жарить картофель, и вкусный запах распространился по квартире.
Журба и Буше внесли столовый стол.
— Ну, садитесь где кому нравится. И без церемоний. Приглашать никого не буду. Каждый пусть чувствует себя как дома.
— И почему мы никогда не собираемся? — воскликнула Женя. — Это все вы виноваты, — упрекнула она Гребенникова.— Вы — начальник и должны показывать пример...
— Правильно, Женя, правильно! — Больше критики и самокритики!
— Каков поп, таков приход! — пошутил Бунчужный, переходя к столу с альбомом фотографий строительства — подарок Гребенникову от студии кинохроники.
— А когда ж это нас пригласит к себе секретарь партийного комитета? — спросил Гребенников, с улыбкой поглядывая на Николая и Надю.
— Пригласим, пригласим, не бойтесь!
— Пора... Давно пора...
— Ну, не смущайте нас, — стыдливо сказала Надя и залилась горячим румянцем.
Потом пришел Сановай со скромными пожитками, перевязанными сыромятным ремнем. Увидев гостей, он остановился у порога.
— Садись, Сановай, ужинать будем!
— Нет ужинать. Кушать не будет!
По всему видно было, что он чувствует себя на первых порах в доме Гребенникова весьма стесненно.
— Ну, ладно! Тогда пойдем спать! — сказал Гребенников, ласково подталкивая мальчугана.
В самом начале встречи Гребенников просил гостей не говорить о стройке. Но с чего бы гости ни начинали, все кончалось одним — строительством. Так, в разговоре о сегодняшнем и завтрашнем дне площадки, незаметно прошло время.
После ухода гостей — разошлись в первом часу, — Гребенников зашел к Сановаю. Мальчик спал, положив высоко, точно на седло, голову: подушка лежала у него сверх какого-то тючка. Шерстяное одеяло сползло на пол, обнажив ступни не совсем чистых ног.