Тайгастрой
Шрифт:
— А что бы ты хотела?
Ниночка задумалась.
— Привези мне... — она не знала, что сказать. — Привези мне что-нибудь... только большое-большое... и много!
— Лиза, сходила бы с Ниночкой к бабушке. Она сердится. — Он рассказал разговор с Марьей Тимофеевной.
Когда Лиза с девочкой ушли, Лазарь сел у окна.
Стоял теплый, трепетный вечер кануна мая, пахло молодыми клейкими листьями. Он глубоко вдохнул вечерний воздух и, подняв голову, глядел в небо. Потом ему стало холодно, и он закрыл окно.
Через сутки он будет на площадке Тайгастроя, дорогой ему не только потому, что там выстроена экспериментальная домна, что там филиал института. Лазарю дорога была каждая рабочая площадка, и он готов был всеми силами оберегать ее от врагов, ее — зримую, вещественную частицу новой жизни, мечту о которой выносил, выстрадал, пронес народ через десятки лет борьбы.
По своей работе Лазарь был тесно связан с ВСНХ, а позже с наркоматом тяжелой промышленности. В этом ведомстве решались важнейшие задачи индустриализации страны, задачи построения фундамента коммунистического общества.
Общаясь с ответственными работниками, Лазарь не мог не чувствовать, что в недрах наркомата, глубоко забившись в подполье, сидели враги. Но до полного разоблачения их нельзя было тронуть. В этом заключалась опасность, а разоблачение с поличным — задача слишком сложная при том двурушничании, которое стало методом поведения врагов. И если прямой враг был виден и если открытого противника легче было обнаружить, здесь требовалась двойная прозорливость.
На большом строительстве, куда уезжал Лазарь, были также завязаны узлы.
Шпион Чаммер — раз! Хорошо, что так получилось. Бандита поймали, разоблачили. Гнездо раскрыли. Диверсия — два! О диверсии на заводе он знал из разных источников. Многое было развернуто, но кто поручится, что раскрыто все? Строительство комбината находилось за четыре тысячи километров от Москвы, но Лазарь знал многих инженеров, знал иностранных консультантов, интересовался всем, что происходило на площадке. Каждая удача на строительстве была его личной радостью. Знал он и о «той» телеграмме — Гребенников не мог этого скрыть от давнего, преданнейшего друга. Телеграмма не давала покоя. «Какая мерзость... — думал он. — Какая мерзость!..»
Лазарь собирался сейчас на площадку в приподнятом состоянии: ведь он ехал на один из крупнейших металлургических комбинатов на Востоке, один из лучших молодых заводов страны, выросших в глухой, непроходимой тайге. И в то же время он беспокоился, как будет решена проблема получения ванадистых чугунов из титано-магнетитов.
На новенький аэродром Тайгастроя Лазарь прилетел в десять часов утра первого мая. Оставив чемодан в гостинице, он поспешил на завод. Хотелось пройти к печи незамеченным, но едва он вышел на дорогу, что вела к доменному
— Лазарь! Какими судьбами?
— Федор Федорович вызвал.
— Дружище, так ведь ты опоздал — дитя уже родилось! Ванадистые чугуны пошли, — говорил Журба, обнимая Лазаря.
— Опоздал? Ну, веди скорей в цех. Хочу видеть наше детище и старика.
На заводе, еще далеко не отстроенном, все блестело новизной. Цехи, вспомогательные сооружения, железнодорожные пути расположены были удобно, даже более того — просто изящно! Это сразу оценил Лазарь.
— Хорошо, толково устроили, — говорил он, внимательно все осматривая по пути.
— А вот и профессор...
Бунчужный стоял возле литейного двора и смотрел куда-то вдаль.
— Федор Федорович!
Бунчужный оглянулся.
— Родной... — Он горячо прижал Лазаря к себе. — Как хорошо, что догадались приехать!
— Как не догадаешься! Сто слов в телеграмме! — Расцеловались. — Значит, опоздал?
— Недавно выдали... Боже мой, что со мной творилось...
— Чугуны все-таки пошли!
— Пошли! Пошли!
Лазарь так сильно сжал руку Бунчужному, что тот охнул.
— Поздравляю! Дело, значит, как мы и думали, в шихте и температуре? Подводил старый «самоварчик»?
— И в шихте и в температуре. Но — это позади. Задача решена в производственном масштабе!
— Еще раз поздравляю! Ну, пойдемте к печи. Насколько она в реальной жизни красивее! — воскликнул Лазарь.
Они стояли с Бунчужным и любовались домной.
— Сколько трудов отняла у нас эта проблема... Помните, Федор Федорович? Одни расчеты сменялись другими. Да нет, по глазам вижу, что все позади. Получили чугун и забыли все свои «безумные дни и ночи...»
Они не отрывали от печи глаз.
— А ведь красавица! Маленькая, а какая изящная, какая стройность линий! Как все механизировано, — продолжал восторгаться Лазарь.
Бунчужный улыбался:
— Ничего печурочка!
Прозрачное облачко низко висело над печью, как бы ограждая ее от лучей ослепительного солнца, уже высоко поднявшегося над заводом. Печь дышала ровно, ритмично, как человек, уснувший после тяжелой работы.
— Теперь покажите все свое хозяйство, — попросил Лазарь.
Они прошли вдоль литейного двора. Из брандспойта поливали чугун, разлитый по канавкам, напоминающим сороконожку. Чугун медленно остывал. Над литейным двором клубился пар. Пахло горелой серой.
Все трое прошли в газовую. Лазарь познакомился с шихтованием, с показаниями приборов, с анализами шлаков. И показалось профессору, что они в институте, что вот сейчас повторятся часы интимных собеседований и страстных споров.
В газовую заглядывает Надя.
— Не помешаю?
— Вот кто здесь заменил вас, — говорит Бунчужный, представляя Надю.