Тайгастрой
Шрифт:
Шла борьба за проектное снятие стали с квадратного метра пода, за сокращение времени плавки. Были мобилизованы все находившиеся на площадке люди, когда-либо работавшие в сталеплавильных цехах, и комсомольская молодежь, прошедшая специальную подготовку; в порядке шефской помощи получили бригаду сталеваров из Днепропетровска и Енакиево.
Голубой огонь метался по печи, протекая, словно вода, сквозь щель заслонки на железный пол. Печи гудели; от бешенства огня дрожали стены, дрожал воздух.
Гамма оттенков огня в печи — это гамма
Шах вытирает пот с воспаленного лица. Печь работала великолепно. У второй печи шла завалка. Металлургический ритуал совершала завалочная машина. Хобот вводил мульду в окно печи, крановщик переводил рычаг, — и металлический скрап опрокидывался из мульды на под. У третьей печи подручный готовил ложку к взятию пробы. Ложка — совсем как поварской черпак, только рукоять подлиннее. Подбираясь к печи боком и пряча воспаленное лицо, подручный брал пробу. Ложка становится нежнорозовой. Проба льется непрерывной струей. Вокруг мельтешат огненные снежинки и гаснут.
Митя Шах улыбается.
Двенадцать лет назад мастер Крыж, на заводе имени Петровского в Днепропетровске, пощипывая бородку, невозмутимо командовал:
— Митька, даешь доломит!
— Митька, отшлакуй ложку!
— Митька, колупни забивку!
И Митька Шах подавал доломит, шлаковал черпак, «колупал» забивку. Черная замазка выпускного отверстия печи багровела, когда Митька начинал в ней ковыряться, потом слепила острым, как бритва, светом. У Митьки глаза блестят, слезятся, зрачки становятся маленькими, как маковые зернышки.
Сейчас инженер Шах — помощник начальника мартеновского цеха — и сталевар Варакса, присланный из Днепропетровска, наклоняются над пробой, взятой подручным. Брызги прожигают платье. Только когда становится слишком больно, оба отряхиваются от огненных снежинок, как от оводов. Минут через пятнадцать принесли из экспресс-лаборатории анализ. Шах просматривает.
— Пора! — говорит Шах. — Будем выпускать.
Варакса смотрит сквозь стеклышко внутрь печи.
— Повременим малость. Полировка не кончилась.
Шах также смотрит в печь.
— Да чего там не кончилась, Панько Остапович! Пора! Командуй пробивать летку! Анализ сигналит!
Шах сходит вниз. Ковш висит на уключинах, изложницы стоят на тележках, готовые принять металл. Раздаются удары в колокол. Выпускное отверстие пробито, и мимо рабочего в синих очках, заправленных к козырьку фуражки, хлещет металл, наполняя цех огнем и дымом. Словно топленое масло, льется сталь, искры неустанно вздымаются над желобом, ковш наполняется жидким металлом. Глазам больно смотреть. Кажется, что в ковш опущено солнце.
Сигнал — и мостовой кран везет ковш к разливке. Изложницы наполняются металлом, снова звезды и ослепительный блеск, на который нельзя смотреть. В ажурных каркасах цеха густеет дым выплавки.
Митя
— У нас здесь, как видишь, все механизировано, — говорит с гордостью Митя Шах сталевару Вараксе. — Крановое хозяйство — как нигде в Европе!
После выпуска стали Митя Шах пошел в доменный цех. «Что у них там?»
— Выдала! — встретила Митю этим словом Надя. — Ванадистые чугуны пошли! Ты слышишь? Чугуны пошли! У нас такая радость...
Он прошел к печи — там было много народу. Над литейным двором стояло густое облако пара.
— У вас тут праздник, — сказал он, — а мы уже работаем, как на старом заводе... Три дня даем сталь!
Потом Митя Шах поспешил домой. Жил он в центре города, близ Дворца культуры. Шел девятый час, к дворцу собирались рабочие, служащие, учащиеся, готовясь к демонстрации. Вдоль улицы уже были установлены портреты знатных людей строительства — землекопов, монтажников, огнеупорщиков, у каждого дома развевались, постреливая на ветру, красные флаги.
Шах открыл автоматический замок двери и на цыпочках прошел в ванную. Приняв ванну и переодевшись в пижаму, он решил, чтоб не разбудить Анну Петровну, отдохнуть в кабинете. Но едва вышел в коридор, как Анна Петровна позвала его:
— Дмитрий!
Он прошел к ней.
— Который час? Я не слышала, как ты пришел.
— Спи. Я пойду к себе. Еще очень рано.
— Не уходи. Ну как там у вас?
— Расскажу потом.
— Нет, сейчас. Ну, присядь на минуточку, расскажи.
Он сел.
— Сегодня мы хорошо поработали. Сталевар Варакса — толковый. С ним пойдет дело! Был я и у профессора Бунчужного. Он выдал ванадистый чугун! Там столько народа... Просто праздник!
— Выдал? Ну, что же ты не рассказываешь?
Дмитрий уставился глазами в пространство, словно хотел еще раз увидеть то, что было на площадке, а Анна Петровна ждала рассказа. Но глаза Мити вдруг закрылись. Он привалился к спинке кровати и, прежде чем губы его что-то пробормотали, уже крепко спал.
Анна Петровна посмотрела на его утомленное после ночной работы лицо и тихонько, боясь потревожить, встала.
Уже полгода они жили вместе, и ощущение большого, настоящего счастья не покидало ее.
Она по-женски боялась своего счастья, боялась того, что все в новой их жизни было слишком гладко и что этого счастья ей не пришлось завоевывать, досталось оно как-то легко.
Она ушла от Генриха в домашнем платье, чтобы ни он, никто не смел упрекнуть ее в том, что она воспользовалась его средствами, его богатством. Одевалась она скромно: до приезда на площадку зарабатывала мало, а после приезда к Дмитрию она не позволяла ему тратить деньги на наряды. Много денег уходило на книги, на ноты.