Тайгастрой

Строковский Николай Михайлович

Абаканов пошел к рабочим.

Вскоре начался митинг. Выступали Гребенников... Черепанов, Журба, Старцев. Несколько слов сказал Яша Яковкин:

— Товарищи! Нам, комсомольцам, выпала большая честь: заливать под фундамент первой домны-гиганта первый кубометр бетона. От имени комсомольцев и молодежи разрешите заявить, что эту высокую честь мы оправдаем и дальше!

Ему зааплодировали.

Затем Черепанов, Гребенников и Журба подняли на трибуну мемориальную доску. С волнением Журба громким голосом прочел вырезанную на века надпись:

«Пролетарии

всех стран, соединяйтесь!

1 августа 1930 года, на тринадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции, здесь, по решению Правительства Союза Советских Социалистических Республик, заложен металлургический комбинат.

Да здравствует великая, непобедимая партия Ленина — Сталина!

Да здравствует победа коммунизма!»

В глубокой, торжественной тишине Черепанов, Гребенников, Журба и Женя Столярова понесли мемориальную доску вниз, на дно котлована, и уложили ее в ящик. Затем Гребенников приказал заливать бетоном фундамент. Наполнили первую бадью. Крановщик медленно поднял бадью повыше, чтоб ее видели все собравшиеся на митинг рабочие и инженеры. Она висела на тонком тросе, расцвеченная солнцем, в хрустально-чистом воздухе и чуть подрагивала, словно живая.

Так же медленно крановщик опустил ее вниз. Бетон лег на мемориальную доску. Народ запел «Интернационал»...

О закладке доменной печи составили акт, послали телеграммы правительству и в наркомат. Настроение у всех было приподнятое. Гребенников приказал отделу рабочего снабжения отметить этот праздничный день лучшим обедом. В красных уголках и в клубе провели беседы, выступила художественная самодеятельность.

После окончания фундамента огнеупорщики приступили к кладке лещади. Жизнь домны зачалась.

И вдруг телеграмма: перенести цеховые сооружения с одного конца площадки на другой, пересчитать фундаменты печей, сменить материалы конструкций. И угроза отдать под суд за самоуправство.

— Ничего не понимаю! — признался Журба. — Кто мог подсунуть заму на подпись такую бумажку? Ведь он занимается химией!

Гребенников молчал.

— Надо поехать в Москву, к Серго! — сказал Журба. — Покажешь телеграмму. Доложишь сам, минуя посредников, что успели мы сделать и что нам нужно. Но... неужели эта телеграмма — только недоразумение?

Гребенников спрятал ее к себе в бумажник.

— Не будем пока говорить об этом никому. А в общем, как тебе нравится: перенести цехи! Пересчитать фундаменты! Очухались, а? За проволочку под суд не отдают, а вот за инициативу — пожалуйста! Нет, этот номер не пройдет!

Зима близилась, требовалось сделать до холода возможно больше.

Гребенников чувствовал обострившуюся ненависть ко всем этим оппозиционерам, отщепенцам, готовым на любую подлость, и испытывал жгучую злость, всегда появлявшуюся в нем, когда натыкался на препятствия, устранить которые своими силами не мог.

Вскоре ударили морозы, однако строительство продолжалось в том же все возраставшем темпе.

Уже выложили лещадь доменной печи, клепали кожух шахты, строили мартен, прокатный цех. В работе даже ощущался вызов, словно люди еще раз хотели сказать, что вот, несмотря ни на какие препятствия, они строят и будут строить дальше, строить при любых условиях, и покажут всему миру, зачем и для чего начат великий поход за индустриализацию.

После тягостного раздумья Гребенников, однако, решил, чтоб не подвергать людей и строительство риску (ни у кого не было опыта стройки при пятидесятиградусных морозах), несколько сократить бетонные работы. Большую часть людей он перебросил на строительство соцгорода, чтобы уже весной рабочих и инженеров переселить из временных бараков в красивые, благоустроенные дома.

После этого он уехал в Москву.

3

Ветер гуляет по крыше, гудит жесть, вся в морозных звездочках, словно оцинкованная. Коснись голой рукой, не оторвешь: тотчас прилипнет прочно, будто клеем прихваченная. На ребятах меховые рукавицы, полушубки, валенки, меховые шапки с длинными хвостами. Только и видно, что красные носы да глаза, опушенные кружевом инея. От дыхания на груди у каждого отросла предлинная седая борода...

— Артисты!.. — кричит Яша Яковкин кровельщикам соседнего дома. — Скоро перед нами лапками кверху?

— Жильцы! Не больно носы дерите! Как бы мы по ним не настукали! — отвечает Петр Старцев.

С крыш обоих зданий открывается на много километров вокруг тайга. Видно, как просеки разрезали ее на квадраты.

На проспекте Сталина уже поднялись первые дома: бригада Яши Яковкина заканчивает кровельные работы главного корпуса рабочего городка; на стройке их называют поэтому «жильцами»... Петр Старцев строит клуб; его ребят зовут «артистами».

Между «артистами» и «жильцами» идет азартное соревнование. Их перебросили с площадки завода сюда, на строительство соцгорода, после того как ударили морозы, прервавшие работу в доменном цехе.

Напротив клуба и жилого дома заканчивается стекление и внутренняя отделка огромного корпуса учебного комбината. Здесь, на стройке комбината, работают коренные «гражданцы», — хватко, напористо, без шуток и прибауток. «Промышленники» же любят покрасоваться. Порой с жилого дома и клуба летят к зданию учебного комбината прибаутки. Сейчас на отделочных работах стоит бригада Тани Щукиной.

В соцгороде ее хорошо знают. Курносенькая, большегубая, в веснушках, она чем-то по-женски мила, и к ней липнут ребята, как осы к меду.

— Вам бы в монастырь, девчата! — кричит Петр Старцев.

— Уж больно тихи! — поддерживает его Яша Яковкин.

— Шумят пустые бочки! — кричит с лесов Таня, бригадир девичьей бригады.

Раздается дружный девичий смех. Таня идет к шахтному подъемнику. Она в желтом тулупчике. Одета, как парни, только по движениям, да походке, да еще по чему-то неуловимому видно, что это женщина.