Тайгастрой
Шрифт:
Серго передал Гребенникову специальное решение правительства о форсировании строительства таежного комбината.
— Теперь держитесь!
Гребенников задумался.
— Мне кажется, что не все у вас там понимают сами, что делают и какое значение имеет Тайгакомбинат. Это ведь такая махина, что никакой Европе и Америке не потянуть! Легко сказать! Вот мы подстегиваем сейчас изо всех сил машиностроение. Мы строим тракторные, автомобильные, станкостроительные заводы, заводы металлургического оборудования. Товарищ Сталин сказал, что не может быть такой машины, которую не сумели бы создать и построить в Советском Союзе. А раз так,
Серго посмотрел в глаза Гребенникову.
— Говори прямо, чего тебе нехватает. Но говори как хозяин государства, который видит не только то, что перед глазами, но и дальше, — не только свое, но и соседнее. Полномочия у тебя широкие, а после этого постановления правительства права и возможности у тебя еще шире.
— Обдумаю и сообщу завтра. Можно?
— До завтра потерпим.
Несколько секунд длилось молчание.
— Иосиф Виссарионович меня спрашивает: когда мы услышим, наконец, голос наших восточных металлургов, в том числе алтайских? Что мне ответить? Южане подтянулись, а вы... У тебя и у твоих соседей еще робко идут дела: вы слабо выдвигаете молодежь, боитесь самостоятельных решений, оглядываетесь по сторонам. Надо, конечно, отличать кустарщину от самостоятельных принципиальных решений, от дельной инициативы, от разумной предприимчивости. У вас хотя дело и сдвинулось с мертвой точки, но еще не пошло так, как этого требует партия. Вот я был на Днепрострое. Холод лютый. А клепальщики работают, над самой водой работают. Ветер несет по льду поземку, дышать трудно. Я спросил одного: «Кто заставляет тебя работать в такой дикий холод?» А он мне: «Сам себя заставляю. Разве на такую работу можно выслать человека по приказу? Наша бригада лучшая на производстве. По нас равняются остальные. И если мы сдадим, что получится?»
Лицо Серго хранило следы возбужденности, и какой-то особый свет излучали большие глубокие глаза.
— Я спросил другого клепальщика: «Что, жить хорошо хочешь, что вышел работать в такой холод? Ведь не все вышли, и начальство вас не заставляет?» А он мне: «Жить хорошо все хотят, да одни знают, что для этого делать, а другие — нет. Одни глядят подальше, а другие — себе под ноги».
Орджоникидзе кивнул головой, как бы говоря: «Слышишь?»
— Люди у нас, Петр, редкие, можно сказать, люди! Скорее бы завершить пятилетний план. Зацветет тогда жизнь. Легче всем станет. Будем ведь и дальше развивать народное хозяйство, но уже на другой технической базе, на базе первой пятилетки. Но если не выполним, может прийтись туго, очень даже туго...
Серго и Гребенников задумались.
Вошел секретарь и доложил, что приехал директор макеевского завода.
— Пусть немножко обождет, я позвоню.
— Итак, будем, как говорят, закругляться, Петр. Что у вас в доменном и мартеновском — не по данным отчетов, а так, с глазу на глаз?
— У меня расхождений между отчетами и реальной обстановкой нет, Серго. Врать не люблю. А вот о деталях, которых нет в отчете, поговорить хочу.
Гребенников рассказал о трудностях с вербовкой людей, о задержках с выполнением заказов, о бесконечной волоките с утверждением проекта завода и размещением цехов, а Серго, подперев двумя руками голову, смотрел в упор не моргая.
Глядя в горячие, умные глаза любимого человека, Гребенников выкладывал все, ничего
— Вот что, — сказал Серго, перебив рассказ Гребенникова. — После промпартии почиститься вам надо хорошенько. Дело это значительно серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Есть данные, что оппозиционеры связаны с заграницей... Ты понимаешь, что это значит? Одна цепочка... Кандальная цепочка.
Голос Серго стал глух.
— На эту тему, однако, по известным тебе причинам, распространяться не следует. Но иметь в виду надо. Понял?
Теперь вот о чем. В ближайшее время мы пошлем вам одного крупного специалиста. Надо создать ему условия для работы. Он решает проблему, которая для нас имеет большое значение. Да ты его слышал на совещании. Это профессор Бунчужный. Собираюсь и я к вам. Немного разгружусь и приеду. Хочу своими глазами посмотреть на людей, на стройку. Кстати, заметь себе и такой вопрос: кадры для эксплоатации.
— Для эксплоатации? — удивился Гребенников. Ему показалось, что он ослышался.
— Да-да, для эксплоатации комбината! Чему удивляешься? Разве не веришь, что твой комбинат надо через год пускать?
— Рановато... Я думаю сейчас о кадрах строителей...
— А я говорю: заметь себе и такой вопрос, как подготовка будущих эксплоатационников. За один месяц такого дела не поднимешь. Со стороны получить не рассчитывай. Эксплоатационников придется создавать вам самим, на площадке. Как работает Журба?
Гребенников поднял брови.
— Сам знаешь, Серго, смотрю я на Журбу как на сына. Работает парень много, с азартом, но на партийной работе не был. В чем могу, помогаю. Это наш человек с детских лет.
— Знаю, все знаю. Я тоже его полюбил. Когда ты ездил за границу, мне пришлось с ним встречаться по линии ЦКК. Растерялся он на площадке совсем! Я тогда и решил, что тебе пора домой. Выдвигай и дальше посмелее молодежь, наших советских людей. Выдвигай и контролируй на работе, выдвигай и помогай, учи. С кем поддерживаешь связь из енисейских ссыльных?
— Да ни с кем. Разбрелись люди.
— Ладно. Завтра дашь заявку на все, в чем нуждаешься, по-хозяйски. Сокращать твою заявку не позволю. А теперь пойди в ЦК, в отдел кадров, там с тобой хотят поговорить.
Серго встал, Гребенников тоже.
Несколько секунд Серго глядел в лицо Гребенникову, как бы что-то припоминая.
— Ты вот сейчас повернулся, и я вспомнил, как тогда пригнали вас с этапом. Мокрые. Голодные. Ноги в онучах. И я заметил тебя... И стало жалко... Молодой такой... Еще конвойный унтер сказал: «Здесь потоскуете, там погорюете, а там покукуете!..» И такая меня злость взяла! Обложил я этого унтера, и он сразу пришел в чувство. Да... Двадцать один годик... Ай-яй-яй...
Орджоникидзе повернул Гребенникова к свету.
— На нездоровье не жалуешься? Бледный ты что-то? И желтизна нехорошая. Габитус неважный! Но ничего, Петр, отстроимся, оградим наше государство от опасностей, расчистим ниву народную для посевов отборным зерном, тогда и отдохнем. У меня тоже с почками неладно... А пока, сам понимаешь, не время для отдыха.
Серго взял в свои руки руку Гребенникова и держал ее, передавая в пожатии мужскую, стыдливую нежность, давнюю свою привязанность.
— Ну, прощай!
— Хочу показать тебе одну телеграмму... — тихо сказал Гребенников, вынимая из бумажника сложенный пополам листок.