Таймбург. Вдогонку за проигранным временем
Шрифт:
В другой раз я бы послушал о стамесках там, о фуганках всяких. Но сейчас меня жгла мысль о встрече с Вовкой.
– А Володя где? – с трудом переводя дыхание от всё возрастающего волнения, спросил я. – Дома? Вернулся уже?
– Вроде вернулся, – кивнул Степан Порфирьич. – Вроде в комнате своей.
Не нравилось мне это «вроде». Я любил чёткость и ясность. Чтобы одно-два слово, и всё понятно!
– Посмотрю? – спросил, умоляюще сверля глазами.
Степан Порфирьич кивнул и степенно удалился в мастерскую. Скоро оттуда послышалось
А я медлил, не желая распахивать дверь Вовкиной комнатёнки. Во мне не было пылающей ярости: «Ах ты, гад подлый, книге моей ноги приделал!» Во мне не было холодной злости: «Что же ты, Вовка, у лучшего друга подарок на день рождения упёр?» Во мне плескалась растерянность, похожая на липкий и противный кисель. Наконец я, почему-то зажмурив глаза, толкнул дверь и медленно-медленно переступил порог.
Меня встретила тишина.
Я медленно приоткрыл глаза. Никого.
Не встретил меня Вовка. Ни с радостным видом, ни с подавленным.
Был ли он здесь недавно? Возвращался ли? Или слово «вроде» предполагало иные варианты?
Я внимательно осмотрелся. Вот шанс понять, что нравится Вовке. Вот шанс увидеть, какие вещи его окружают. Раньше-то я особо и не приглядывался.
Но в комнате и сейчас ничего занимательного. Ну, может, развешанные значки с эмблемами зарубежных футбольных клубов. Разве Вовка настолько интересовался футболом, чтобы собирать значки?
Я не знал…
Из знакомых вещичек глаз выцепил только одну.
На альбомном листе красовался танк, которые я четыре часа срисовывал из военного журнала. Танк получился скособоченным, поэтому Люське я бы его не показал. Она потом год вспоминала бы косорукого художника от слова «худо». Но если не брать в расчёт Люську, танк вышел здоровский! Я им тогда жутко гордился. А потом подарил Вовке. И забыл о рисунке совершенно. А Вовка-то не выкинул моё художество: над столом прикрепил. На самом видном месте.
И мне снова стало жутко неловко, что книга исчезла. И что я думал на Вовку.
И что его не было здесь – законного хозяина в своей комнате. А я был и выискивал сворованное.
Я чувствовал себя крайне неуютно. Впрочем, покидать комнату пока рано. Дело в том, что и я, и Вовка имели по тайнику. Оба мы устроили заповедное местечко, чтобы сбросить туда специальное послание. На особый случай. Вдруг кого-то из нас утащит тарелка с пришельцами. Растяпа какой-нибудь бесследно исчезнет, а я или Вовка попросим вежливо пяток минуточек, чтобы взять необходимые вещи. И по ходу дела записку в тайничок толкнём.
Вовка знал, что мой тайник в пустой толстой книге «Красное и чёрное». Страницы в ней приклеены друг к другу, а середина вырезана. Стоит себе на полке обычная книга, и никто не догадается, что внутри её всякие ценные вещи прячутся. И за сохранность беспокоиться не надо. Никому и в голову не придёт её с полки стягивать. Кто
И я знал, где Вовкин тайник. Под пластиковым подоконником в его комнате осталась небольшая незаделанная ниша. Надо присесть и заглянуть под загиб козырька, чтобы её увидеть. Конечно же, я присел и заглянул.
В нише лежала моя деревянная Книга Головоломок.
Я осторожно вытащил её и прижал к груди. И не знал, радоваться теперь или огорчаться. С одной стороны, всё вроде бы вернулось на свои места. Книга у меня, и переживать о ней не стоит. С другой стороны, разве мир когда-нибудь станет прежним? Если книга лежит в тайнике у Вовки, значит, положил её туда именно он. Ведь о тайнике знали лишь мы двое. Получается, Вовка – вор.
И мне было не по себе от этой мысли.
Я не хотел, чтобы книгу увидели. Книга – словно указание на Вовкино преступление. Поэтому я бережно обернул её газетой, ухваченной со стола. Чуть подумал, и обернул ещё и другой. На всякий случай. Вдруг первая порвётся.
– Уходишь уже? – я столкнулся со Степаном Порфирьичем на полпути к выходу.
Он тащил в мастерскую бутыль с густым тёмным мебельным лаком.
– Угу, – вяло кивнул я.
– А чего лицо такое кислое?
– Так, – отмахнулся я, проверив, не развернулась ли газета. – Урода одного вспомнил.
Но язычок-то и прикусил. Пока с Вовкой не поговорю, никто не узнает о нём всю правду.
Я думал, Степан Порфирьич уйдёт. А он остановился. Прислушался. Ждал продолжения.
– Во дворе у Вас шастает, если что, – пояснил я, вспомнив встречу у подъезда. – Вот что бы Вы подумали, попадись Вам у Вашего же дома такой страшенный карлик в колпаке. Губищи – во! Глаза вылуплены! Зубов не хватает, но те, что есть – здоровенные, что твой кирпич!
Вовкин отец улыбнулся. Портрет его нисколько не напугал. А меня уже было не остановить.
– Ручонки-кривульки. Пальцы-сардельки. В книгу вцепились. Большущая такая. «Учёт времени» называется.
Улыбка на лице Степана Порфирьевича растаяла. Он призадумался. Он был сейчас где-то очень далеко от меня.
– Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время, – внезапно сказал Вовкин отец. – До самого последнего часа.
– Вы видели этого уродца?! – поразился я.
– Не видел, – качнул головой Степан Порфирьич. – Я читал о проигранном времени в книге. Детской. Давным-давно. Когда мне было лет меньше, чем тебе сейчас.
– И что там было, в книге этой? – теперь уже я ждал продолжения.
– Почти не помню, – голос Степана Порфирьевича стал тревожным. – Вроде о человеке, который, погнавшись за удачей, поставил на кон всё своё время. Он проиграл, и проигрыш перетёк в книгу с диковинным именем, что ты сейчас называл. Но у него были друзья. И они отправились в неведомые дали, чтобы его спасти.