Таймер
Шрифт:
В коридоре появились двое. Мужчина и женщина. Она чуть впереди, шагала широко, иногда едва ли не бежала. Высокая, стройная, в расстёгнутом белом халате. Или в светлом плаще? Цокот её каблуков отскакивал от больничного пола.
Он – низкий и неуклюжий, перекатывался вразвалочку чуть поодаль. Кто эти люди – Таня разглядеть не смогла.
– Явились,– засипел старик.
– Я пригласила ваших родственников,– пояснила Юлия Владимировна.
– Папа,– воскликнула женщина, отстраняя старшую медсестру. Мужчина прислонился к стене, скрестив на
Старик отреагировал то ли кашлем, то ли горьким смешком.
– Вот видишь, деточка,– зашептал он Тане в ухо,– они заберут меня, если я тебя отпущу. Что мешало им забрать меня раньше? Обещали забрать и обманули. Верно, кому дома нужен отвратительно пахнущий больной. Пой, доченька. Передай ей!
– Он просит вас петь,– Таня озвучила просьбу собравшимся.
– Что?
– Пойте, он хочет услышать колыбельную…– Таня запнулась, припоминая строку из песни, старик тут же зашептал:
– «Ночка тёмная до края расстелила небеса…»
– Я…– женщина в волнении схватилась за шею,– Я не умею петь… И не помню этой песни…
– А ты ничего не помнишь,– сварливо засипело в Танином ухе,– ничего из того, что отец с матерью тебе дали. Тебе же твой ненаглядный важнее…
Старик смачно плюнул Тане в спину, выражая презрение к мужу дочери, и тут же закашлялся. Столовый нож опять зацепил кожу, и Таня повела головой, пытаясь устраниться от лезвия.
– Что он сказал? – уточнила женщина в плаще.
– Переводи, переводи,– донеслось сквозь кашель. Таня задержала дыхание: её замутило от внезапно нахлынувшей волны смрада, к которому она уже успела было привыкнуть.
– Он говорит, что ваш ненаглядный вам дороже отца с матерью…
Женщина сглотнула комок, но отвечать не стала. Таня выпрямилась, подтянув старика, словно походный рюкзак. За время кашля он заметно обмяк.
– Я не буду больше ничего передавать,– твёрдо заявила она,– достаточно. Додумались, сделали и меня репродуктор для обсуждения своих семейных неурядиц!
– Будешь, будешь,– просипел Игорь Валентинович, снова наливаясь свинцом.
В коридоре хлопнула дверь.
– Караваев,– прикрикнула Юлия Владимировна, прикрывая дверь в чулан,– куда направился после отбоя?
– Ой, Юлия Владимировна, а вы на работе ещё? Времечко позднее, шли бы домой.
– Я сама разберусь, во сколько мне домой уходить. Живо спать!
– Так я в туалет…– попытался оправдаться пациент.
– Знаю я ваши туалеты. В карты крадёшься играть. Даже знаю куда: в пятнадцатую палату. Как дети! Марш в постель! А то и пульт от телевизора отберу до утра!
Пациент чертыхнулся, но перечить не стал. Дверь снова хлопнула: Караваев вернулся в палату.
Таня переминалась с ноги на ногу, пытаясь найти удобное положение. Старик теперь не шевелился, только держал её мёртвой хваткой и одышливо свистел.
«Сколько же силищи в нём,– подумала Таня,– прежде он, вероятно, мог свернуть горы!»
Очередные шаги в коридоре заставили Юлию Владимировну
– Наконец-то,– выдохнула она.
Таня увидела через щель между створкой и дверной коробкой, как недавно – через щель между пластинками жалюзи, знакомый силуэт в длинной юбке и вязаной кофте. Судьба у неё, что ли, такая: наблюдать эту девушку через щели?
– Проходите.– Дверь распахнулась шире. Вера протиснулась в узкое пространство чулана. Теперь они втроём стояли почти в обнимку.
«Не только через щели,– усмехнулась Таня про себя: в иронии она черпала силы,– теперь я разгляжу её подробно и максимально близко».
Перед тем, как дверь снова захлопнулась (пение не должны услышать пациенты), Таня заметила лицо Арсения: обеспокоенное… и виноватое… и любопытствующее…
Юлия Владимировна прильнула к замочной скважине сначала глазом, потом ухом.
Вера сделала несколько глубоких вдохов, вбирая в себя затхлый воздух крошечного помещения, откашлялась и начала – неуверенно и фальшиво:
– Ночка тёмная до края расстелила небеса… Простите,– она снова откашлялась, потеребила деревянную пуговицу на кофте, словно для того, чтобы проверить, работает ли пристёгнутый микрофон – такой бывает в телепередачах, потом крепко сжала её пальцами.
Голос за спиной Татьяны молчал. В каморке было темно и сквозь привычный смрад разлагающейся опухоли проступил новый оттенок: сыроватый запах пыли, мокрой тряпки, влаги со дна вёдер. Таня поразилось собственному обонянию. Или всему виной – фантазия? Но от старика за спиной исходил настолько явственный запах смерти, что ей поневоле захотелось вдохнуть хоть немного ароматов жизни, пусть даже и с уборочного инвентаря.
В замочной скважине мелькнула полоска света: Юлия Владимировна отняла ухо.
– Не слышу песни,– обратилась она к стоящим в коридоре,– пока тишина внутри.
Она снова приложила ухо. Луч тусклого больничного света исчез.
Глаза привыкали к темноте. И вот уже девушки видели друг друга. А Вера – ещё и воспалённые, болезненные глаза Игоря Валентиновича. Замочная скважина снова приоткрылась, маленькой искоркой свет задержался на этих глазах: они смотрели на Веру – прямо, выразительно, требовательно. Короткой вспышкой луч коснулся ножа, но, словно отрезанный лезвием, отвалился от металлической поверхности. Снова стало темно.
– Запели,– прокомментировала Юлия в коридоре, плотнее прижимая ухо к скважине.
Ночка тёмная до края
Расстелила небеса,
С блеском звёзды отражает
Полуночная роса…
Вера по дороге освежила в памяти текст и теперь выводила строчку за строчкой. Таня поневоле заслушалась: голос поющей был тихий, но мелодичный, а песня завораживала.
Туча шла над перелеском
И украла втихаря
Драгоценную подвеску —
Полумесяц янтаря…