Таймири
Шрифт:
Внезапно кедр зашелестел, расшумелся под невесть откуда прилетевшим ветром — и наподдал Таймири по-своему, по-кедровому. Ее буквально обстреляло шишками. Большие и маленькие, колючие и твердые, они посыпались сверху, как град.
Выбранная индейцами тропа была на удивление просторна и проходила по самым живописным местам. Вот уже который раз Сэй-Тэнь замечала вдалеке зеленую шапку горы. Гора, покрытая лесом? Не похоже. Обман зрения? Как бы ни так! Уж кто-кто, а Сэй-Тэнь своим глазам доверяет. Тогда что
— Великая вершина! Лунным Изумрудом называется, — почтительно отозвалась та. — Такой же адуляр, только зеленый.
Остер Кинн мимоходом упомянул, что зеленые горы на планете чрезвычайно редки.
Три дня кряду шагали они по массиву. Тропа петляла и вилась меж сосен, и с нее непременно открывался какой-нибудь завораживающий вид: то берег сверкающей на солнце, безымянной речушки, то грохочущий в отдалении водопад, то таинственная, мрачная пещера. А над всем этим великолепием то и дело выныривал изумрудный колпак горы.
Кривое Копье болтал, точно заведенный, зато капитан по-прежнему хранил молчание. Эдна Тау сказала, что и сама она порой не прочь помолчать, потому как с языка иной раз такое слетает, что кажется, будто наглотался песка.
— Наверное, поэтому великие умы в нашей команде столь неразговорчивы, — со смехом откликнулся Остер Кинн. — Капитан соорудил чудо-яхту, а философ… ну, он и есть философ.
— В молчании заключена целительная сила, — проронила Сэй-Тэнь. И все в этот миг затихли. Угомонился даже Кривое Копье. Вождь никогда не говорил ему, что молчать полезно.
— А давайте пару куплетов исполним, — не выдержала тишины Эдна Тау. Она знала и на ходу могла сочинить много боевых песенок. Этими песенками пользовались в племени для отпугивания диких тварей. Не дожидаясь одобрения, индианка начала:
— Лук и стрелы наготове, Воин стойкий — верный воин! Братьев много — враг один. Вместе тигра победим! Лук и стрелы наготове, Лук и стрелы — мысль и слово. Ждет нас враг непобедимый. Сдашься — будешь невредимый. А не сдашься — будет сеча, В этой сече изувечат, Покалечат, рассекут, Но не сломят дух…— У-ух! — завершил эту странную песню Остер Кинн.
И тут все услышали плач. Не то плач, не то мяуканье. Звуки исходили как будто из-под земли. Хотя, может статься, лесное эхо опять взялось за старое. Кэйтайрон рванулся было с места, но Остер Кинн заградил ему дорогу.
— Осторожней, так могут плакать детеныши диких кошек!
Путники присмирели и насторожились.
— А что если это ребенок? —
17. О дарах и расшатанных нервах
Это действительно оказался ребенок. Остер Кинн бережно вынул его из углубления между корнями сосны. Младенец заливался слезами и был весь красный от натуги.
— Видно, кто-то нам его подбросил, — сказал Кэйтайрон, наклонившись над свертком. — У-тю-тю!
— Никаких «у-тю-тю», пока не поест, — строго распорядилась Сэй-Тэнь. — У него, вон, и простынка вся в прорехах. А ну, давайте его сюда!
— Какая-то заботливая мамаша решила принести своего сыночка в жертву лесным обитателям, — пошутил Остер Кинн. — А он достался нам. Где, спрашивается, справедливость?!
Ребенок плакал навзрыд. Уж и укачивали его, и поили водой из фляжки, а успокоить всё никак не удавалось.
— Малышам есть о чем печалиться, — задумчиво изрекла Таймири. — «Не хочу взрослеть!», «Не хочу учиться!», «Не хочу серых будней!».
— Ерунда. По-моему, он просто наделал в штаны, — сказала Эдна Тау.
Остер Кинн решил проверить пеленки на предмет нежелательных выделений.
— Фи! Ну и вонь! — высказался он. — И что же нам теперь делать?
— Ясное дело, перепеленаем, — презрительно нахмурилась Сэй-Тэнь. — Твоя рубашка вполне сгодится.
— Эй! Я так просто не дамся! — запротестовал тот. Однако уже через несколько минут он стоял, оголенный по пояс.
В рубашке Остера Кинна малыш сразу почувствовал себя защищенным и лет эдак на десять повзрослевшим, потому что от прежнего владельца рубашка впитала не только запахи, но и немного храбрости, и даже кое-какую смекалку. Смекнув, что опасность позади, ребенок тотчас крепко уснул.
Грязную пеленку отдали Таймири — чтобы поменьше рассуждала и не витала в облаках.
— Чего кривишься? — сказала Сэй-Тэнь. — Дойдем до ручья — постираешь.
— А почему бы просто не бросить эту гадость здесь?
— Тигры учуют, пойдут по следу, — шепнула Эдна Тау. Краем глаза она заметила в простынке крошечный обрывок сосновой бумаги — лескры. Лескру умели изготавливать только в племени ненавистных Бурых Року. Люди Знойной Зари частенько получали от них свертки лескры с предупреждениями, угрозами и объявлениями войны.
Однако на сей раз послание было несколько иного содержания.
— Окружите лаской. Ритен-Уто, — прочитала индианка тоном, выражающим крайнее неодобрение. — Это в их духе — бросать детей.
— В чьем духе? — не уразумел Остер Кинн.
— В духе Бурых Року, — проворчала Эдна Тау. — Их женщины живут исключительно ради собственного удовольствия. Если ребенок не нужен, его выкидывают, как мусор. Обычно тигры даже косточек не оставляют. Но в нашем случае — исключение. Мать, очевидно, не хотела бросать малыша. Ее вынудили.
— Негодяи! — процедил Остер Кинн. — Ну, мы им покажем! Вырастим из крохи богатыря! А?