Тайна булгаковского «Мастера…»
Шрифт:
И талантливому хирургу Преображенскому не оставалось ничего другого, как с помощью скальпеля вернуть Шарикову его прежний собачий облик.
Таково содержание повести.
Казалось бы, вновь обычная научная фантастика. На сугубо медицинские темы. И без всякой политики.
Но если вчитаться в «Собачье сердце» со вниманием, можно обнаружить «пассажи» весьма любопытные. В 20-е годы они звучали просто вызывающие.
Настораживающая сатира
Современники Булгакова, прежде всего, должны были обратить внимание на чересчур смелые
«– А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать».
Чтобы современному читателю было понятно происхождение как «назидательности» профессора, так и «ехидства» его ассистента, обратимся к дневнику Булгакова. В ночь с 20 на 21 декабря 1924 года там было записано:
«В Москве событие – выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала „Тыковкой“. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза дороже».
29 декабря – продолжение темы:
«Водку называют „Рыковка“ и „Полурыковка“. „Полурыковка“ потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьёт в 60°».
Таким образом, герои «Собачьего сердца» не просто рассуждают на отвлечённые «водочные» темы, а высказывают своё отношение к важнейшим хозяйственным мероприятиям советской власти. И при этом подтрунивают над алкогольными пристрастиями главы Совнаркома А.И.Рыкова.
В той же записи, что была сделана в ночь с 20 на 21 декабря, есть фразы, касающиеся и происходивших в стране событий:
«Самое главное из них конечно – раскол в партии, вызванный книгой Троцкого „Уроки Октября“, дружное нападение на него всех главарей партии во главе с Зиновьевым, ссылка Троцкого под предлогом болезни на юг и после этого – затишье… Троцкого съели, и больше ничего…
Мальчишки на улице торгуют книгой Троцкого „Уроки Октября “, которая шла очень хорошо. Блистательный трюк: в то время, как в газетах печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы…
… публика, конечно, ни уха, ни рыла не понимает в этой книге и ей всё равно – Зиновьев ли, Троцкий ли, Иванов ли, Рабинович. Это «спор славян между собой».
О судьбах вождей, считавших себя вершителями человеческих судеб, Булгаков напишет в начале 30-х («Жизнь господина де Мольера»):
«Несчастные сильные мира! Как часто свои крепости они строят на песке!.. К сожалению, вершители судеб могут распоряжаться всеми судьбами за исключением своей собственной…»
В те годы судьбами большевистских лидеров распоряжалась партия. В последней декаде января 1925 года Объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) снял Льва Троцкого с постов председателя Реввоенсовета и народного комиссара по военным и морским делам. Другой
«Судьбоносные» решения пленума бурно обсуждались всюду. И они не могли не найти отражения в создававшейся в то же самое время булгаковской повести. Так что не зря насторожился на «Никитинском субботнике» некий «искусствовед в штатском». «Враждебные тона», которые он почуял в «Собачьем сердце», были для этой повести вполне естественны. Она ведь для того и писалась, чтобы громогласно заявить:
а) о тщетности большевистского эксперимента по построению бесклассового общества всеобщей справедливости,
б) о неспособности советской власти преодолеть даже самую обыкновенную разруху,
в) о бессмысленности её попыток решить экономические вопросы с помощью жесточайшего террора.
Беспартийный профессор Преображенский говорит:
«Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему».
На всём протяжении повести профессор отпускает весьма нелестные замечания в адрес советских порядков, на наглядных жизненных примерах доказывая полную бессмысленность коммунистических затей:
«– Что такое эта ваша разруха?.. Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха! Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха! Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!»
Свою взволнованную речь, обращённую к доктору Бор-менталю, Преображенский завершает фразой, которая перечёркивает всё то, что с таким энтузиазмом воспевалось в «Интернационале» («Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!»):
«– Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые вообще, отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор ещё не совсем уверенно застёгивают собственные штаны!»
Булгаков не просто смеялся, он издевался над большевистскими планами, во всеуслышанье заявляя, что они нереальны, а потому и несбыточны. Новый коммунистический мир советская власть не построит ни за что. Точно так же, как ни один хирург мира (пусть даже самый гениальный) никогда не превратит дворового пса в интеллигентного человека.
Для Булгакова это были истины, не требовавшие никаких доказательств. Но чтобы его не обвинили в контрреволюции и во враждебном отношении к идеям Октября, он вложил в уста профессора Преображенского такое высказывание:
«… никакой этой самой контрреволюционности в моих словах нет. В них лишь здравый смысл и жизненная опытность…»
И всё же главная крамола «Собачьего сердца» – не в высказываниях героев повести, а в их прототипах.