Тайна чудесных кукол
Шрифт:
– Я все-все тебе потом расскажу. Обязательно! – пообещала Инга, а потом осеклась. – Только…
– Что такое, лапушка? – Магда приобняла ее снова, и Инга зажмурилась.
От Магды пахло выпечкой, свежими травами и теплом, а еще Магда всегда ей улыбалась, и ее щербатая улыбка казалась Инге самой красивой на свете. Магда всегда находила для Инги словечко: не насмешку, как горничные, и не очередное задание, как отец, а слово-другое, после которых никуда не нужно было бежать.
– Я не вернусь, – шмыгнула носом Инга.
– Как так «не вернусь»? – не поняла Магда. – Уехать
– Да нет, Магда. Я сбегу, – шепнула Инга, не поднимая глаз.
Когда она об этом думала, то становилось стыдно. И как она бросит отца? И тут же противный голосок внутри бормотал: он же весь в куклах, нет ему до тебя дела… Ну а Магда? Кого же она будет, пачкая мукой с передника, вот так вот обнимать?
– А Гаспар-то пустит? – засмеялась Магда и всплеснула руками. – Ой, заболталась я с тобой, девонька! Суп-то, суп выкипает!
И бросилась к своей похлебке, а Инга так и стояла – пристыженная, огорошенная. Магда ей не поверила, но Инга знала: она точно сбежит.
– Мне бы для отца чего-нибудь захватить, – буркнула она и все-таки прижалась еще раз к Магде.
Может, больше и не удастся ее так обнять… А отец ведь сегодня даже не завтракал. Ну и кто за ним будет без Инги приглядывать?
– Ох, лапушка, и то верно. Про обед для твоего папки я и забыла, – засуетилась Магда. – Ну-ка, постреленок, сооруди-ка нашему мастеру поднос!
Поваренок, пробегавший мимо, зыркнул из-под колпака и скривился. Еще бы, прислуживать кукольнику с его дочкой тут никто не любил: а зачем, если у них свои слуги, Деревяшки? Вот и теперь за спиной у Инги маячил Гаспар – она чувствовала его пустой рисованный взгляд. Но Магда замахнулась на поваренка ложкой, и он порскнул к дальнему чану как миленький.
Когда Инга вернулась в мастерскую, всех чудесных уже разложили по коробам, похожим на гробы, и они лежали, устремив взгляды к потолку, как мертвые. Но даже там, возвышаясь на колких подушках из сена, они казались в тысячу раз живее Деревяшек, которые безразличным строем торчали у дверей. Сейчас, переводя взгляд с одних на других, Инга думала, что, несмотря на всю красоту чудесных и назойливость Деревяшек, последние ее пугают куда меньше.
Чудесные были, правда, куда красивее. Они имели гладкую, светлую, почти фарфоровую кожу, которая на ощупь казалась мягкой и по-человечески теплой. Что за материал такой варил для кожи кукольник, Инга не знала, он ей не рассказывал. Все грозился, что когда-нибудь непременно ее всему обучит, а она только испуганно кивала и поскорее отходила подальше.
Когда чудесную куклу запускали, ее лицо двигали особые шестеренки для мимики, спрятанные под кожу. Шарниры незаметно скрывались в гибких сочленениях, и, когда такие куклы шагали, у Инги по спине бежали мурашки: как страшно знать, что в таком живом теле нет души… А вот у всех остальных, судя по выражениям лиц, мурашки тоже бежали – но только от восхищения. Так и перешептывались: мол, как занимательно, вроде бы
Иногда, правда, Инге казалось, что у кукол, даже спящих, меняется выражение лица. Как будто заострялись немного носы, проступали из-под кожи швы и склейки. А иногда все эти странности пропадали словно по волшебству, и куклы были свежи и прекрасны, так что Инга решила, что дело в освещении…
Отец раскраснелся, сюртук на нем помялся, а шейный бант, с которым он так взволнованно возился утром, увял. Упаковку драгоценных кукол, которых мастеру предстояло показать на Выставке, поручили королевским «золотым воротничкам». Эти лакеи работали на особо важных церемониях, прислуживали лично Их Величествам и выражения лиц имели весьма высокомерные. Но, несмотря на всю свою исключительность, уложить механических кукол по коробам так, как бы это понравилось мастеру, им не удавалось.
– Это же ни на что не похоже, – воскликнул отец, тыча пальцем в сено. – Вы сами-то поглядите, родненький, поглядите!
«Воротничок» наклонился над ящиком и пожал плечами.
– Можно и другое платьице натянуть, ваше благородие.
– Другое? Платьице?.. – ахнул отец.
Инга протиснулась поближе, сунув другому «воротничку» подножку – а чтобы не кривил рожу! – и перегнулась через бортик ящика, над которым бледнел отец.
– Нет-нет, не сюда! – ужаснулся он и выхватил у нее из рук поднос, чтобы отставить подальше. – Только не над куклой.
Инга вздохнула. И так всегда! Обед – это неважно, вообще ничего нет важнее отцовских работ… Впрочем, оно и ясно: в коробе лежала кукольная принцесса Лидия.
Глаза, опушенные ресничками из собольего меха, с тоской смотрели вверх, подкрашенные губки разошлись на полуслове, а рука так и застыла в воздухе чуть приподнятая, будто кукле не терпелось встать. Пущенная в ход, Лидия двигалась изящнее любой придворной дамы, крутила па быстрее, чем шкатулочная балерина, а пела мелодичнее соловьев в королевском парке.
Шептались, что уж в механизмах на Выставке недостатка не будет. Но отец с его чудесными куклами должен был выступить с особой, заключительной программой. Лидия играла в его пьесе главную роль, и, судя по надеждам короля, она должна была показать всю творчески-техническую мощь Виззарии и утереть носы послам.
Только вот ее нежно-голубое платье было безнадежно испорчено. Оборки заломились, банты перекосило, кружева пережевало, будто одевалась Лидия в спешке и платье выхватила первое, что попалось на глаза. Но хуже всего было огромное масляное пятно, которое разливалось по юбке там, где к ней прикасалась испачканная крышка ящика.
– Шелк из Ниаху, – шепнул отец. – По мешку золота за отрез. Кружево… Пагосское кружево!
Инга прикусила губу. Да уж, сколько часов она пришивала эти бесчисленные оборки, как исколола пальцы, приметывая хрупкое кружево, как намучилась, когда вязала из скользкого шелка банты…
– Это катастрофа. Форменная катастрофа… – бессильно повторял отец. – Она же сегодня… Сегодня! «Другое платьице»!.. Кто ее укладывал, кто?
Лакей передернул плечом:
– Не могу знать, ваше благородие.