Тайна дела № 963
Шрифт:
– Да, я видел, даже Бенсон был похож на домашнего пса…
– Бенсон, – в ее голосе проскользнуло высокомерие, – Бенсон – наш человек. – Но, спохватившись, что сказала лишнее, поспешно добавила: – Он рекламирует витамины для слабоумных детей… Бесплатно!
– А того человека, Кэт, которого вы так долго с моей помощью надеялись выловить в Лондоне, ну, вы помните, о ком идет речь?…
– Они не посвящали меня в детали, но кого-то они действительно хотели поймать на вашу приманку! – Она рассмеялась.
– Так вот его, – сказал я и, сделав паузу, уперся взглядом в Кэт, – вчера убили… здесь,
– Я не знаю… не знаю. – На Кэт нельзя было смотреть без содрогания, так исказил ужас ее лицо – это была отталкивающая маска человека, заглянувшего в глаза смерти. А что я сказал такого, что могло испугать ее, вышедшую из игры? Поняла, что появились Келли и Питер Скарлборо, встречи с которыми она не желала? Ясно было одно: новость застала ее врасплох.
– Вы действительно не догадываетесь, кто это сотворил? – уже не надеясь на положительный ответ, просто для очистки совести, повторил я вопрос.
– Нет, я уже сказала вам, мистер Романько, не знаю. И вообще мне пора. Прощайте, – сказала, решительно поднимаясь, Кэт.
Я проводил ее до выхода.
Подошел Саня Лапченко. Он, кажется, дулся на меня, это легко читалось на его насупленном лице.
– Не обижайся, Саня, что не познакомил. Это была Кэт. Та самая девица из Лондона, помнишь, я рассказывал тебе?
– Это она? – Лапченко повернулся всем телом к выходу, но Кэт уже растворилась в толпе.
– Садись…
– Ты что-то узнал от нее важное?
– Ничего. Ровным счетом ничего. Просто почему-то захотелось поглядеть на выражение ее мордашки. Тащи пиво, да и «макдональд» нам не помешает, времени на нормальный ужин уже не хватит, писать нужно…
В пресс-баре не засиделись. У меня разболелась голова, и мы, поймав такси, отправились к себе на Ноебаугюртель, в отель. Поднявшись в номер, я прежде всего достал таблетку от головной боли, купленную вчера в аптеке. Лекарство было произведено фирмой «Био-сити», где трудится нынче Кэт.
Потом, когда голова пришла в норму, я сел за очередной репортаж – Киев вызывал меня в синюю рань, в пять утра по местному времени. Но как я не пыхтел, как не насиловал себя, ничего путного не вырисовывалось. Я знал, что обязан написать этот репортаж, но не мог выдавить из себя ни строчки. Это было сущее мучение – сидеть перед чистым листом бумаги и ощущать, что мозги у тебя застыли и их не раскачать, не разогреть, хоть из кожи лезь.
Я вышел из отеля на улицу. Некоторое время постоял в раздумье, но потом двинулся направо – в направлении Шпортхалле, где был небольшой, но уютный скверик с зеленым свежим газоном и цветущими японскими вишнями.
И не заметил, как следом тронулся с места автомобиль.
Он поравнялся со мной на Урбанлоритцплатц, когда я собрался переходить на противоположную сторону улицы.
Распахнулась дверца и голос, страшно знакомый, сказал:
– Садитесь, мистер Романько…
На улице – хоть шаром покати, ни прохожего, ни автомобиля.
– Садитесь же, мистер Романько. Вы не узнали меня? Это я – Майкл Дивер!
Если б раздался раскалывающий небо гром – это меня и тогда не поразило бы так!
– Но
– Я расскажу вам все по порядку, если вы, конечно, еще хотите продолжить наш разговор, – пообещал Дивер.
– Без сомнения!
– Тогда вперед, время позднее. – В голосе Майкла Дивера прозвучало удовлетворение.
Мы довольно долго крутились по незнакомым венским улочкам. Майкл большей частью молчал, а если говорил, то о сущих пустяках – о погоде, о моде в Вене, о здешнем вине – и ни слова о деле.
Наконец мы остановились у какого-то не то четырех, не то пятиэтажного старого неприметного дома. Дивер въехал во двор, закрыл за собой железные ворота. Своим ключом открыл дверь в подъезд. Мы вошли. Лифта не было, пешком поднялись на третий этаж. Майкл Дивер включил свет – окна оказались плотно зашторены. Овальный диван, ковер на весь пол, репродукции картин на стенах, домашний бар из старинного темного дуба, за стеклами которого поблескивали бутылки. Телевизор «Филиппс», видеомагнитофон, и – запах нежилого помещения.
– Хотите есть? – спросил Дивер, входя в комнату. Он замешкался в прихожей, и только теперь я смог хорошенько рассмотреть его. Пожалуй, на улице я бы прошел мимо. Лицо загорелое, почти черное, отчего кожа стала грубой, как сапожное голенище. Седеющие волосы, черные пушистые усы. Усталость в глазах, в уголках губ, даже, кажется, в тоне, коим говорил, нет, скорее цедил слова. Да, видать, жизнь крутонула его на полную катушку за эти годы.
– Мне и впрямь пришлось кое-что пережить, – сказал Майкл, точно прочитав мои мысли.
Я запоздало пожалел, что нет со мной даже обычной ручки и блокнота. Поискал глазами по комнате, Майкл уловил мой взгляд и догадался, чем я обеспокоен.
– Мы запишем беседу на пленку, и я отдам вам кассету…
– Майкл, один вопрос, что не дает мне покоя…
– Взорванный автомобиль?
Я кивнул головой.
– В этом автомобиле сидел мой друг, его имя Карл Липман, он немец и искатель приключений, вроде меня. Мы многое с ним успели, но довести до конца, – Дивер сделал паузу, спазм сдавил ему горло, он быстро плеснул в бокальчик коньяк и выпил, – довести до конца операцию не успели. Так вот, Карл должен был вас взять и довезти сюда, мы чувствовали, что они идут по пятам, и потому соблюдали максимум осторожности. Однако… Словом, ваше счастье, мистер Романько, что вы не оказались в том автомобиле…
– Примите мои соболезнования, Майкл: когда человек теряет близкого друга, он теряет часть своего «я». Если вы не возражаете, начните сначала, с Кобе…
Я приведу расшифрованный рассказ Майкла Дивера, записанный в майскую ночь 1988 года в квартире в старинной части Вены.
«После Кобе я улетел в Мексику, последние несколько лет я обитал в Мазатлане, это такой крошечный курортный городишко на Тихоокеанском побережье. Представьте себе: глубокая лагуна, полукруглая набережная, камни которой день и ночь лижут волны, отличная подводная охота, постоянно толкущийся приезжий люд, в основном из США. Мы, янки, давно облюбовали все мало-мальски пристойные места на побережье, они как бы стали нашей территорией с мексиканской юрисдикцией. Там было не сложно затеряться, не обращать на себя внимания.