Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Тема нашего урока?
— Не совсем, друг мой. Философская проза любит афоризмы. А секрет их в искусстве обобщения. Поэтому свою вертикальную трехчленку замени горизонтальной: домик — дом — домище…
— От малого к великому?
— Верно!
Когда-то каменный восьмигранный столб держал над крепостью куранты. Теперь под тесовым шатром звонницы пахло медью колоколов и голубиными гнездами. Верхняя площадка башни открывала обзор города с его слободками и белоснежными монастырями.
Стоя возле деревянного парапета, я залюбовался могучим
— Ого! Деревья одолели ров. А молодняк лезет на стену! — Я повел взглядом по кольцу городского вала и выбрал златоверхую колокольню Юрьева: — Звонкий маяк! За ним чуткое эхо Ильменя!
— Голубчик, краски греют, а мысль кормит: дай то и другое. К делу! — Он выделил постройки, примыкавшие к звоннице. — Тут встарь стояли теремок, терем и великий терем владыки Василия. Выходец из народа и развернулся по-народному…
Краевед рассказал о плодотворной работе Василия и лицом повернулся к Летнему саду, где кружился тополиный снег и где над зеленью горки дымил деревянный ресторан в русском стиле.
— Перед нами не кончик, а великий конец Неревский. Здесь, вдоль Волхова, шли улки, улицы и Великая улица…
Я чувствовал: учитель подводит меня к какому-то важному обобщению, но пока что уловил развитие от простого к сложному.
— Неревцы шли через ручей по МОСТИКУ, затем через крепостной ров по МОСТУ, а дальше на ВЕЛИКИЙ МОСТ через Волхов.
— Смелее! — подзадорил он, продолжая на месте необычную экскурсию в прошлое: — Новгород имел торжок, торг и торжище рядом с великим мостом…
Историк отметил правый берег Волхова с базарной площадью, где весело посверкивала карусель:
— Торжок — зародыш всех торгов. Великий торг, с его иноземными дворами да рядами, — расцвет новгородской торговли…
На сей раз я уловил масштабность развития города, но обобщение не вытанцовывалось. Учитель продолжал обозревать Торговую сторону:
— У моста часовня. Выше — церковь. А левее — собор Великого Ивана. Почему так народ назвал? Нуте?
Он голосом выделил слово «народ» и вернулся к обычной интонации экскурсовода:
— Заметь! Храм огромный, двухэтажный. В нем молельня, склад товаров, палата мер и весов (свой ивановский локоть), суд, купеческий клуб и центр связи с заморьем. И это двенадцатый век!
Теперь к народному мотиву он добавил фактор времени. Его рука вела прямую линию от Великого Ивана к Вечевой площади:
— Все решало вече. Новгородское вече просуществовало дольше, чем где-либо в мире. И вошло в историю как великовечье! Высший орган власти боярской республики!
Калугинские глаза, не по возрасту молодые, ласкали чернотой. Они внушали: «Еще рывок мысли! Еще!»
— Заметь, мальчик мой, городские концы создавали стороны, а стороны — великий град. Его владения обширны. На земле новгородской можно было разместить все вольные города того времени. И стоял Господин Великий Новгород на великом пути «из варяг в греки». Итак! — голос историка торжествен: — Великий терем. Великий
Высокие эпитеты ворвались в мое сознание лейтмотивом, и я наконец-то обобщил:
— У великого народа и корни великие!
— Отлично! — Он, как ребенок, ударил в ладоши. — Афоризм — самоцвет мысли! А корни — наши великие традиции. Поздравляю!
Не в пример учителю, мне нравилась похвала. Я готов ответить тем же: «Ваша заслуга!» — но не посмел. И я схитрил:
— Мои родители отметили во мне перемену: я-де стал соображать быстрее, рассуждать логичнее. А старший брат, как всегда, подковырнул: «Из тебя выйдет не писатель, а бумагомаратель! Одолей грамматику, а потом уж логику!»
Добрая улыбка не сходила с лица учителя:
— Голубчик, путь к серьезной прозе, повторяю, долог и тернист. Будь готов и к насмешкам и к подножкам. Но ты упорно поднимайся, как только что шагал по лестнице, нет-нет да и оглядываясь на любимого писателя. Тебе ближе всех Достоевский?
Примечательно! Учитель всегда ставил меня рядом с собой, словно мы однолетки, и беседовал как со взрослым. И Достоевского вспомнил не случайно.
В Старой Руссе я посещал библиотеку имени Федора Михайловича и дом Достоевского. Мне было отрадно, что великий писатель мой сосед, земляк. Я ходил по его следам, дышал его воздухом, искал места действия «Братьев Карамазовых». Все это исходило от внешнего сопричастия — мы жители одного города. А внутренний мир Достоевского приоткрыл мне учитель. Он четко отличал диалектику души от диалектики мысли:
— Мышление, друг мой, сложный акт противоборства: отбросить ложную мысль, увязать анализ и синтез, подкрепить аксиому цепочкой фактов, преодолеть логический шаблон и дерзнуть на новое обобщение. Все это от Достоевского!..
Мысленно я обнял учителя, приложился щекой к его теплой груди, поклялся неустанно идти к цели, а вслух признался в скудности своей разведки:
— Книги крадут не антоновские.
— А кто же? — Он назвал дом на Московской улице. — Там, за оградой, в заброшенном подземелье прижились пареньки: худенький, как игла, и крепыш с черной челкой. Ребята проворные. Приглядись к полуночникам. И учти, у них собачонка…
Калугин глазами показал на Кремлевскую площадь с микешинским памятником:
— А сейчас, мальчик мой, к Розе. Пусть она скопирует справки для нас с тобой…
Отрадно! Учитель всегда сочетает слово с делом.
Из крепости я побежал не прямо к стоянке Фомы (о чем пожалел!), а в Антоново — пообедать и справиться о паре беглецов. Я не сомневался, что они сбежали из приемника и что заведующий наверняка их ищет.
Так оно и есть. Крепыша с черной челкой зовут Филей, а худенького, хозяина собачонки, Циркачом. Шавка Муня, видимо, сторож их убежища.