Тайна дразнит разум
Шрифт:
Дочь лесничего за восемнадцать лет жизни в дремучем лесу не раз встречалась с волками, медведями и браконьерами. Ружьем и топором владела, как иголкой. Она сразу приглянулась Пашке. Разок он даже прижался к ней, да по зубам заработал.
О Груне Пашка рассказывал охотно, но с адресом ее вилял. Видать, задание Солеварова пришлось ему не по душе. Племянник старосты расспрашивал о Груне не без прицела. В Пашке заговорила ревность, хотя верил, что Груня отошьет рыжего матроса.
— Смотри, Соленый, — предупредил Анархист,
Тот ответил неопределенным мычанием.
Возле Воскресенского собора, освещенного луной, Пашка перекрестился и предложил:
— Матрос, махнем в гарем?
— Рядом, что ли?
— Рдейская пустынь, — он рукой наметил направление вдоль реки, — женский монастырь. Там монашки свергли власть игуменьи, выбрали комитет и просят местную власть признать их коммуну. А у власти и без них делов по горло. Вот мы как представители земельного отдела и нагрянем. Займем две кельи. И «опросим» каждую в отдельности…
Соблазн велик, но Ерш смекнул, что Пашка не хочет вести его к своей квартирантке.
— Другой раз, братишка. Шагай!
Напротив городской больницы Соленый опять задержался:
— А хошь, в очко сразимся? Тут, в Чертовом переулке, проживают мои дружинники — ангелы-хранители. Ась?
— Завтра, — отмахнулся Ерш. — Топай!
Они пересекли Соборную сторону. Пашка жил в собственном доме, недалеко от Солеваренного завода. Совсем недавно, в годы гражданской войны, эта солеварня сильно помогла Красной Армии. Пашка, работая на градирне, избежал фронта. А главное, соль нужна была не только бойцам…
И Пашка не терялся: теперь у него лодка, корова, свинья, сад и дом с мезонином. Нижний этаж занимал сам хозяин с матерью, а верхний сдавался квартирантам. Сейчас в мезонине осели Орловы: Груня и ее брат Вадим.
— Груня ищет работу, а брат заведует продовольственным складом, — сообщил Пашка и бесшумно открыл калитку: — Проходи, гостем будешь…
Рыжий матрос вскинул ладошку к бескозырке и неожиданно отчеканил:
— До завтра, братишка!
Он придет сюда, когда Груня будет одна, без брата.
Луна помогла рассмотреть Пашку. Тот остался стоять с разинутым ртом…
Ерш проснулся от жадного поцелуя. Замотал головой. Перед ним, возле подушки, на коленях размякла тетка Вера. Вдруг она что-то вспомнила, напружинилась:
— Признавайся! Что затеял с Орлихой?
— На работу пристроить.
— Куда?
— В наш с тобой магазин.
Тетка схватила племянника за горло:
— Задушу!
Ерш отвел теткину руку и, довольный, подмигнул:
— Дура! Для отвода глаз! Твой старбень пока что умом не слаб.
— И слушать не хочу! — не сдавалась тетка. — У меня нет лишних денег!
Он приподнялся, снял со спинки кровати тяжелый бушлат и стал разгружать его:
— Во!.. На два года вперед!
Она дрожащими руками разложила драгоценности,
— Задумал обвенчаться с Грунькой?
— В глаза не видел ее!
— Перекрестись!
— Дура! Я же анархист!
— И ничего святого?
— Есть святое! Искусство! Ради него и сюда причалил, и водку бросил, и с прошлым амба. — Он глазами измерил большую светлую комнату с мраморным камином: — Вот моя мастерская!..
— А святые образа для магазина?
— К черту халтуру! Твой портрет напишу…
— А потом Орлихин?
— Как она на ряшку?
— Да ты что, люба, в самом деле не видел ее?
На теткином широком лице расплылась улыбочка. А он, лежа в постели, покосился на дверь:
— Где твоя компаньонша?
— На базар ушла.
— Добро!..
Массивные двери собора открыл сам дядя Савелий. На каменных плитах, возле иконы Старорусской богоматери, стояли круглые банки с краской. Старик подал племяннику кисти и указал на фанерные листы, прислоненные к стене:
— Это тебе, чадо мое, для эскиза…
Ерш потребовал стул со спинкой, установил на сидении фанерный лист и приступил к работе. Давненько он не держал в руке кисть. Краски ложились густыми мазками. Его глаза впились в образ богоматери с младенцем на руках.
Божья матерь смотрела на художника, казалось, с укором: «Эх ты, попович, клялся — конец блуду, а сам что? Хотел работать в клубе, а сам что?!»
— Черт-те что! — обозлился Ерш и намалевал страхиду с грозными глазами.
Дядя Савелий молился за колонной. На втором листе фанеры Ерш придал чудотворной облик Груни: резкий поворот головы, мохнатые брови, черные глаза и смуглость.
Второй эскиз он набросал быстро, вдохновенно. И только теперь захотелось курить…
— Дядя Савелий, дай спичку!..
Старик увидел в руке племянника кисет, открыл дверь храма и властным жестом пригласил курильщика на двор. Возле паперти, залитой солнцем, бродил лохматый рыжий пес. Староста ключами замахнулся на собаку:
— Пш-шел, поганый!
Матрос вынул из кармана шоколадную конфету, развернул ее и, причмокивая, направился к дворняжке:
— Не бойся… На-а, братишка…
Когда Ерш наговорился с Рыжиком и выкурил цигарку, он повел дядю смотреть эскизы. Племянник был уверен, что староста откажется от его дальнейших услуг.
— Что за черт?! — заорал матрос, войдя в храм. — Где они?!
Солеваров посмотрел на пустой стул и дрожащей рукой перекрестился. Он что-то забормотал, как тетерев на току.
Надо уметь из всего извлекать пользу. Ерш сказал дяде, что пока тот не найдет эскизы — племянник не возьмет кисть в руку. В сопровождении рыжего пса матрос пошел к монастырскому корпусу, в котором раньше находилось Духовное училище. Из этого заведения Гоша бежал когда-то на берег Черного моря…