Тайна дразнит разум
Шрифт:
— И великий мастер до ночных облав?
— Пустая ирония, Анархист! Если б не мои люди — ты сейчас сидел бы за решеткой.
— И много у тебя таких помощников?
— Помощников много, а вот одаренного мастера кисти — ни одного!
— Зачем тебе кисть?
— Без нее не проведешь глубинной диверсии.
— Против кого?
— Против тех, кто сию минуту рыскает по городу, ищет тебя.
— А может, тебя, Рысь?
— Нет, Ерш, уполномоченный, умирая, стрелял из твоего браунинга по иконе
— Что за бред собачий?! — возмутился Анархист, чувствуя, что против своей воли влип в неприятную историю. — Выкладывай!
— Вот что, Жгловский, — в голосе незнакомца звякнул металл, — ты свои повелительные глаголы прибереги для других, а пока что слушай внимательно…
«Только открой карты», — затаился Ерш, потирая ушиб на руке.
— Семь часов назад в чека состоялось экстренное совещание…
«Значит, среди чекистов твой агент».
— Обсуждали необычную смерть Рогова. Показание медицинской экспертизы и твое письмо погасили очаг подозрения: председатель чека и петроградский криминалист убеждены, что Рогов сам дал тебе фанеру и заказал иконы. Но не все чекисты — ученики Оношко. Молодой дзержинец Селезнев, председатель укома Калугин и начальник угро Воркун считают, что произошло убийство без убийства…
— Как понять?
— С пороком сердца живут до глубокой старости, а Рогову этой весной исполнилось тридцать три года — молодой человек в самом соку…
— Э, на такой работе и не такие надрываются!
— И в то же время закаляются — так говорит наш местный философ Калугин…
«Уж не ты ли этот философ?»
— Селезнев и Воркун под руководством Калугина продолжают поиск. Твое показание было бы им на руку…
«Что я и сделаю», — решил Анархист.
— Но Пронин и Оношко, одураченные, отомстят тебе…
— За уголовщину не ставят к стенке!
— Ты в восемнадцатом разбирал рельсы не ради ограбления «пассажиров»: они везли с собой не мешки с хлебом да картошкой, а винтовки…
— Не я шлепнул Миронова! Его из «централки», а у меня наган.
— Вот и расскажи ревтрибуналу, как палил из своего нагана по красноармейским теплушкам…
— Четыре года! За давностью лет…
— Тебя погладят по головке: «Молодец, товарищ Жгловский, все четыре года честно работал на советскую власть — с фронта сбежал, артель обокрал, Пантелееву подыграл, родную тетку изнасиловал…»
— Заткнись! Тетка радехонька была…
— В ту минуту. А на суде — отомстит тебе за Груню!
— Куда рулишь, гад шипучий?!
— Курс у нас с тобой один, дорогой соратник!
— К черту! Я сыт политикой по горло. Мне бы мастерскую да Груню…
— Обеспеченную жизнь, свободу творчества, а кругом диктатура пролетариата. О чем мечтаешь?
— А ты? Диктатуру подорвать? Бред сивой кобылы! Чекисты раскрывают один заговор за другим. Эсеры, меньшевики, анархисты раздавлены. И фракционеры идут ко дну. С кем взрывать-то?
— Есть сила! И неотразимая! —
— Черт, ты же не веришь в бога!
— Зато верю, что эта диверсия разом обезглавит исполкомы и укомы: они ведь первыми полезут в ризницы…
— Чтоб помочь голодающим!
— Голод — кара божья! Патриарх ясно указует: «Важно не что давать, а кому давать». Редкая ситуация! Голод толкнет большевиков на грабеж, а верующие задушат грабителей…
— А ежели просчет?
— Дитя человечества! Здешний комиссар лишь нацелился на чудотворную, а верующие уже охранников выставили. — Рысь торжественно изменил интонацию. — А представь, начнется грабеж. Да еще среди белого дня! Да еще по всей Руси! Гнев фанатиков страшен! Кто устоит?!
— А я тут при чем?
— Не дури! Груня ведь верующая: без венца не возьмешь ее. А в храм пойдет с тобой, если ты защитишь этот храм. Ее любовь надо завоевать. Для этого тебя доставим в Боровичи. Там возглавишь народное ополчение. Командир ты волевой, смелый. Разгромишь грабителей церквей. Займешь особняк — освятишь мастерскую. А Груня будет при тебе не только натурщицей. Уразумел?
— Порядок! Одно туманно: как можно убить не убивая?
Вместо ответа где-то рядом промычала корова.
— Время! Твоя пришла, — весело известил Рысь и зашуршал в сене.
Не успела проскрипеть дверца с правой стороны сеновала, как распахнулась левая дверца и пахнуло бабьим потом.
— Где ты, люба моя?.. — услышал Ерш теткин голос.
«Вот черт, и тут нашла», — с досадой подумал он и тихо спросил:
— Ты знаешь Рысь? Кто он?
— Не знаю. Первый раз слышу. Меня привела Капитоновна, — взволнованно проговорила тетка Вера и протянула теплые дрожащие руки: — Ой, наскучалась без тебя…
Хоронили Рогова на Симоновском погосте. Тягучие звуки военного духового оркестра внушали Алексею мысли о бренности бытия, а полуденное солнце убеждало в обратном, весело играя на блестящей меди, на золотом кресте белой церковки и даже на серебристой листве плакучей ивы.
Красный открытый гроб возвышался над свежей могилой. Речь профессора Оношко — образная, прочувствованная — тронула всех. Алеша смотрел на ученого-криминалиста с уважением. Тот взял шефство над ним и обещал сделать его классным агентом.
Но вот заговорил Воркун, и все еще ниже склонили головы. Кажется, и слова простые, и фразы несобранные, а Леша с трудом сдерживал слезы. За три дня поисков Анархиста Леша крепко подружился с Иваном Матвеевичем, только обидно, очень обидно: Ерш как в воду канул.