Тайна голландских изразцов

Дезомбре Дарья

А выйдя через полчаса на улицу, она порадовалась и своему выбору гостиницы: кругом стояли офисные здания безрадостного серого колера – никакого сравнения с ее нежнейшим, кремового цвета, отелем близ Гайд-парка. Сверившись с планом, Маша достигла внушительного крыльца с уходящими ввысь колоннами. Сент-Пол. Задрав голову вверх, она попыталась окинуть глазом весь ансамбль – с портиком и куполом. И не смогла. Невы на них нет, невского простора, дающего глазу возможность оценить барочное купольное великолепие! Ну да ладно. Она здесь не ради Сент-Пола нынешнего. Маша достала из сумки и развернула копию литографии погибшего в пожаре четвертого, готического собора. Рядом она аккуратным почерком лучшей ученицы написала размеры: старый собор был выше нового на целых девять метров, и это ей следовало держать в голове, но развернут он был в ту же сторону, что и Сент-Пол пятый и любая другая церковь в мире. На Восток – туда, где каждый день восходит солнце, символизируя вечное Христово воскресение. Итак, у нее имелась картинка с частью церковной крыши и шпиля, с узкими стрельчатыми окнами и лесом устремленных вверх башенок пинаклей. На изразцах был заметен еще кусочек крыльца, и, рассудила Маша, стоя на том же самом месте, но под уже иным портиком, территория ее поисков не так уж велика – в сторону Нью-Гейта и Чипсайда. Она отметила карандашом улочки, которые подлежали обязательному осмотру, и, преисполненная оптимизма, тронулась в путь.

Оптимизм, впрочем, несколько повыветрился, когда после двухчасового обхода она

вернулась обратно к точке отсчета – собору и услышала краем уха фразу английского гида: «Великий лондонский пожар 1666 года уничтожил не только собор, но и весь средневековый Лондон внутри городских стен, построенных еще римлянами, сровняв с землей все постройки от лондонского Тауэра до Вайтхолла». – «Черт, – расстроилась Маша. – Про Великий пожар я совсем забыла…» Ее шансы найти дом Розалинды нетронутым стремились к нулю… Но ведь есть еще и подпол, который мог сохраниться и под современным тротуаром… И Маша упрямо, хоть уже почти отчаявшись, отправилась осматривать очередной интересующий ее квартал в Чипсайде. Да, застройка улиц после пожара повторяла ту, что была изначально. Но главного ориентира – собора – уже не существовало. И упования на новый собор примерно тех же размеров, выстроенный на его месте Кристофером Реном, тоже не оправдались: офисные здания заслонили его, обступив со всех сторон, так что не было никакой надежды уловить в просвете между домами отзвук того самого, запечатленного на изразцах городского пейзажа, где вечно играли давно умершие дети… Ничего уже не осталось от той поры, и все Машины надежды на англичан, трепетно относящихся к памятникам старины, оказались тщетными. Она ориентировалась на призрак собора среди домов-призраков и только теряла время, накручивая километры по загазованным серым улицам. «Дурочка, почему ты была так уверена в результате? – спросила она себя, опустившись без сил на шатающийся пластмассовый стульчик уличного кафе. – Потому что тебе так легко удалось определить, где находится церковь на изразцах? Это была лишь мимолетная удача, заманившая тебя иллюзией быстрого успеха. Как, где среди этого стекла и бетона ты отыщешь дом Розалинды? Под какой давно заасфальтированной мостовой найдешь подпол? Лондон – это тебе не тихий провинциальный Брюссель и даже не Антверпен с Амстердамом…» Кофе показался Маше отвратительно кислым, и, не допив его, она оставила деньги на липком столике и вновь вышла на недружелюбную шумную улицу. Ноги гудели. «Езжай обратно в отель. Звони клиенту и говори, что приезжать пока не стоит. А возможно, вообще не стоит». Маша мрачно воззрилась на супермаркет «Теско», из которого выходили с продуктовыми пакетами банковские служащие, закупившие себе снеди на ужин, и чуть не расплакалась от обиды. Столько усилий, и все зря! Она глубоко вдохнула и выдохнула, обреченно вынула карту – ей теперь было ближе добраться до метро «Банк», чем идти обратно к станции подземки рядом с Сент-Полом. Что ж, прогуляется. Спрятав карту обратно в сумку, Маша с тоской подняла глаза. Напротив, между магазином недорогого готового платья и ремонтируемым домом, проходила узенькая улочка. «Олд Джюири» – гласила табличка. «Старая еврейская», – перевела Маша на автомате и пошла себе дальше мимо автобусной остановки, на которой собралась толпа туристов и местных клерков. Но через несколько шагов застыла. «Откуда может взяться Старая Еврейская улица в старом же центре?» – спросила она себя и, резко развернувшись, вернулась обратно.

Улица была не только узкой, но и куцей – через пару минут Маша вышла уже с другой ее стороны на Грэхэм-стрит. Никаких признаков еврейства на ней не наблюдалось: офисы корейского и китайского банков, ботинки марки «Браун». Спросить об этимологии явно не у кого, нужно найти Интернет, и лучше бы в гостинице, потому что сил больше не осталось. Маша уже почти добралась до станции метро и тут увидела его – двухэтажный алый туристический автобус, показавшийся ей алыми парусами. И откуда только взялась энергия! Она бросилась к остановке и успела подбежать прежде, чем двери автобуса захлопнулись за особенно корпулентной американской парой.

– У вас нет билета! – строго сказала девушка на входе.

– Я куплю, – послушно закивала Маша.

– Билеты продаются только на специальных остановках и по Интернету! – Девушка смотрела очень строго, и Маша растерялась.

– Вот, берите наши, мы сегодня уже улетаем!

Маша обернулась: толстяк-американец протягивал ей свой билет, за его спиной улыбалась толстуха:

– Он действителен до конца дня! Хороших вам лондонских каникул!

– Спасибо. – Маша взяла билет и, помахав рукой американцам, залезла в автобусное нутро и поднялась на второй этаж без крыши. Гид – молодой прыщавый парень со скучающим лицом – сидел здесь же, держа в руках микрофон.

– Следующая остановка – «Монумент», – протяжно, с акцентом истинного кокни проговорил он. – Воздвигнутый в 1671 году в память о Великом лондонском пожаре в честь восстановления Лондона. – Парень замер, тоскливо глядя куда-то в сторону, и Маша решилась.

– У меня есть вопрос.

– Да? – Парень взглянул на нее без особенного интереса.

– На Чипсайд выходит улочка – Олд Джуири. Вам что-нибудь известно о ее происхождении?

Гид втянул носом воздух, неопределенно повел плечами:

– Не-а. Но, судя по названию, еврейское местечко.

«Болван! – подумала Маша. – Это я и без тебя знаю!» Видимо, эта мысль столь явно читалась на ее лице, что парень поспешил исправиться:

– Ну, я имею в виду, что-то вроде гетто. Там же рядом и синагога была, потом в церковь переделанная, и кладбище единственное, где евреев можно было хоронить… Ну и Чипсайд, ясное дело.

– Что такого ясного в Чипсайде? – нахмурилась Маша.

– Так это… – Парень почесал за ухом. – Шикарная была в свое время улица, золотых дел мастера, серебро, драгоценности, все дела… – И он испуганно покосился на замершую Машу. – Ведь это… еврейский бизнес, нет?

* * *

В 9 утра Маша уже сидела в приземистом здании по адресу Нортхэмптон, 40, напротив Спа-Филдз-парка – там, где в Лондоне располагались городские архивы. Для начала она попросила все, что касалось Чипсайда в интересующую ее эпоху. Материалов оказалось много. Прежде всего, потому, что Чипсайд, несмотря на название, связывающее его с чем-то дешевым, был в тюдоровской Англии одной из богатейших и оживленнейших улиц, оккупированной гильдией ювелиров, которые торговали кроме украшений серебряной и золотой посудой. Выходящие на улицу витрины в XVI веке блистали драгоценными камнями, украшались шелками и гобеленами – по словам очевидцев, ни Париж, ни Флоренция того времени не являли взору такого изобилия. Немудрено, что торжественная процессия при вступлении на престол очередного монарха, отправляясь с большой помпой от Тауэра к Вестминстерскому аббатству, проходила именно по этой улице. Маша задумчиво смотрела на копию гравюры 1547 года, запечатлевшей Чипсайд во время коронации Эдварда VI. Даже если допустить некую художественную вольность, картинка впечатляла: по улице двигались всадники на лошадях в богатых попонах, за ними – лучники. Простой люд, пришедший поглазеть на процессию, толпился вдоль дороги. А у входа в каждую ювелирную лавку гордо стоял владелец в берете с пером, бархатном камзоле и широких штанах-буфах, изрядно набитых ватой. Витрины, явно еще более украшенные для такого случая, ломились от богатых товаров; с балконов, заполненных дамами, свисали ковры и стяги; а еще выше, цепляясь за скаты крыши, сидели мальчишки-подмастерья. Маша вспомнила, что в России в том же году короновался свой монарх – первый царь всея Руси Иван Васильич. Итак, подумала она, разбирая торговые бумаги, принадлежавшие гильдии ювелиров, среднестатистическая

ювелирная лавка в те времена выглядела как длинная кишка метра два в ширину и метров десять в длину, иногда изогнутая в форме буквы L. Главная ценность – окно – служила двум целям: торговой, в качестве витрины, и рабочей – так как ценнейший дневной свет был необходим ювелирам и огранщикам камней. Все же остальное пространство тасовалось и делилось на многочисленные отсеки, часто между несколькими семьями: пара этажей, мансарда, подвал… Внутренний двор, узкие проходы, выходящие на боковые улочки. Гильдия старалась по возможности честно руководить этим муравейником, сдавая помещения в аренду только «своим» (членам гильдии) от двух до пяти фунтов в год и запрещая пересдавать лавки третьим лицам… Все дрязги лавочников были подробно задокументированы и сохранены в архивах, и, прочитав парочку («В апреле 1600 года мистер Джорж Ландэйл, к вящему неудовольствию своих коллег, устроил печь на чердаке, проведя дымоход через соседей…»), Маша поняла, что ювелиры той поры мало отличались от жителей коммунальных квартир, разве что роль ЖЭКа выполняла гильдия. Все списки по аренде были заключены в книги почтенной корпорации, организованные по годам, и Маша медленно вела пальцем по столбцам, вникая, кто, с какого и по какой срок арендовал ту или иную лавку и по какой цене… Почерк необыкновенной красоты был сам по себе произведением каллиграфического искусства – необходимые в ту эпоху завитки сочетались в нем с бухгалтерской четкостью: Вильям, Джон, снова Джон, Эдмунд, Уолтер, еще раз Джон. Вдова Вильяма, сын Джона… В среднем лавка сдавалась на 30 лет, и, если учесть продолжительность жизни в ту эпоху, аренда легко могла захватить три поколения. Маша решила, что должна отсмотреть арендаторов с 1576-го – года испанской резни в Антверпене, когда оттуда предположительно уехал Менакен, – и до 1600-го. Она нашла несколько лавок, где рядом с именами ювелиров обозначалось: почил, контракт аренды передан вдове, но нигде не фигурировало имя Розалинда. Тогда Маша выписала все дома, где бизнесом после смерти супругов стали управлять их жены. За интересующий ее период таких оказалось восемь. И снова погрузилась в многочисленные списки дрязг, отслеживая теперь исключительно «свои» дома. И дождалась: в 1571 году некий Адриан Брокенпотте, чужестранец, судился с местными ювелирами на тему ставен. Как поняла Маша суть конфликта, гильдия запрещала не ее уважаемым членам работать на виду у прохожих. Хорошо работающий иностранный мастер привлекал внимание и – покупателей. Отнимая, таким образом, гипотетическую выручку у своих английских коллег. По решению суда Адриан был обязан поставить на свои окна решетку, но не успел, так как помер. Вдова, Розалинда, урожденная Эндрюс, настояла на том, что оставит окна не забранными решеткой, чтобы распродать товар мужа и «иметь возможность поднять восьмерых детей». Вернувшись к «арендным книгам», Маша удостоверилась, что миссис Эндрюс распродавала свой товар еще лет двадцать. Дети, похоже, были благополучно выращены. Но, чтобы продержаться на плаву в таком конкурентном месте и защитить свои окна от притязаний соседских лавочников, нужно было обладать недюжинным характером, силой воли и, возможно, красотой, во все века упрощающей жизнь ее обладательницам. Всеми теми качествами, которые позволяли в ту эпоху чужестранцу найти дом не по адресу, а по его прозвищу: «дом Розалинды»… Маша подняла красные глаза от архивных документов. Осталось немного: наложить нынешнюю нумерацию на нумерацию лавок в XVI веке. Маша достала современную карту: лавка Розалинды находилась между Гаттер и Фостер Лейн. По Машиным подсчетам, получался дом 30 или 32. Там, где сейчас в огромном стеклянном здании располагалась марка недорогой мужской одежды, а напротив – забегаловка быстрого питания. Маша вспомнила это здание – она проходила мимо него вчера. Совсем рядом высился шпиль церкви Мари ле Боу, построенный уже после страшного пожара и не тронутый немецкими бомбежками в 1940-м. А если развернуться в сторону Тауэра и посмотреть чуть левее… Маша прикрыла веки и представила себе дома с деревянными перекрытиями, высокие трубы, мостовую и – наискось – громаду старого Сент-Пола, его высочайший в Европе шпиль, вздымающийся над средневековым городом, как символ победы духа над мирским: массивные каменные стены, стрельчатые окна, пламень цветных витражей… Маша распахнула глаза: теперь она знала, где играли фламандские дети с ее изразцов. «Впрочем, похоже, это были английские дети», – с улыбкой сказала себе она. Время было уже позднее – архив закрывался через пятнадцать минут. Посетителей попросили сдать документы. Маша послушно собрала бумаги и подошла к архивариусу – даме с коротким светлым каре, прозрачной фарфоровой кожей и ярко-синими глазами. «Английская роза!» – вспомнила Маша типичный комплимент для британских красавиц. А вслух сказала:

– Я бы хотела заказать на завтра всю имеющуюся в архиве документацию по домам 30 и 32 по улице Чипсайд. Точнее, по тому, что было на их месте…

Дама подняла на нее глаза и понимающе улыбнулась:

– Вы, наверное, пишете реферат по Чипсайдскому кладу?

Андрей

– Послушай, – сказал Паше Андрей, стараясь говорить спокойным тоном, – ты не ошибся? Парень сжег себе пальцы еще до тюряги, лет пять назад минимум.

– Андрюша, – протянул Паша, – не учи ученого. Я никогда не ошибаюсь, а уж тем более в таком элементарном вопросе. Ожоги химические третьей степени, некроз ткани. Свежак.

– Ладно. – Андрей нащупал в кармане сигареты. – Прости за недоверие. И спасибо за помощь.

– Всегда пожалуйста, – проворчал Паша. – Про бутылку не забудь.

Положив трубку, Андрей вышел в курилку, где, к счастью, никого не оказалось. Ему нужно было подумать. Итак, у нас есть труп. Для чего нужно было сжигать ему кончики пальцев перед смертью? А для того же, для чего подкидывать все остальные улики: информацию о побеге, кондуит Гребнева… Чтобы еще раз доказать: это труп Славика. Тут и двух мнений быть не может. Каковы были шансы, что кто-то решит уточнить давность ожога, обозначенного в заключении? Нулевые. Потому что даже Андрей об этом узнал случайно. Интересуясь родинкой. Родинка – вот что не давало ему покоя. Если труп все-таки не пиромана, то откуда след от выведенной родинки между пальцами? Никто не знал об этой родинке, кроме Андрея, отыскавшего мальчишеский тайник в железной коробочке. И потому она была единственным реальным доказательством, что Николай Леонтьев и есть настоящий Станислав Сидюхин, пусть Андрею до сих пор не верилось, что такой, как Славик, способен покончить с собой. И еще: Андрей не мог забыть испуга, взметнувшегося в глазах Леонтьева, когда он сказал ему, что Гребнева сожгли. Этот испуг и недавно сожженные пальцы противоречили официальной версии, а вот родинка, напротив, идеально в нее вписывалась. Черт, черт, черт! Да когда же кончится эта история! Андрей затушил сигарету и решил сам заглянуть к программистам: ему в голову пришла еще одна мысль, но проверять ее вручную было бы непростительно долго. Саня-программист сосредоточенно сидел за компом и, судя по тому, как мгновенно он свернул все содержимое экрана, либо играл, либо смотрел порно. Андрею это было на руку – он напустил на себя суровый вид.

– Есть срочная работа, – сказал он строго и, не дав Сане вставить ни слова против, продолжил: – Надо написать программку. Элементарную, на совпадение фамилий и дат. Смотри. – Он вытянул из стоящего рядом принтера чистый лист и, нависнув над Саней, принялся писать даты.

Первая: 24 января – открытие БРАФА, крупнейшей антикварной арт-выставки в Брюсселе, где выставлялись изразцы. Рейсы: Москва – Брюссель. Выставка закрылась 1 февраля. Вот тебе и вторая дата. Смотри рейсы уже из Брюсселя обратно в Москву. Дальше: с 17 по 21 марта. Смерть антиквара и прораба в Брюгге. Утопший Шарниров, пожар и гибель в огне его свояченицы. Четыре возможных убийства, уместившихся в неделю. Опять же рейсы из Москвы в Брюссель с 15 по 16-е. И обратно – 21 и 22 марта.