Тайна императорской канцелярии
Шрифт:
– Ах, это, – устало опустилась женщина на стул. – Ну конечно, совсем упустила из виду, что вы не местные. А Бирюком мы тут зовем одного нашего электрика. Сам он из Местечка, живет у самого озера, считай, на отшибе. Фамилия у него странная, созвучная слову «бирюк». Биру, или даже Берун, толком не помню.
– Чем же он так плох? – продолжал настаивать я.
– Не сказать, чтоб особенно плох, но больно уж нелюдим. Без надобности берлогу свою не покинет. Однако начитан, не в пример многим. В нашей поселковой библиотеке почти все книги перечитал, и не по разу. Просто само место, где он обосновался, считается нехорошим.
– Оттого, что там был лагерь для военнопленных? –
– Нет, – покачала головой Мария Леонидовна, – не совсем. Пленные там были во время оккупации. А как вернулись наши войска, там контрразведка быстренько организовала какое-то закрытое поселение для тех, кто добровольно перешел на службу в Красную армию. Дезертиры всякие, проштрафившиеся диверсанты, подозрительные иностранцы всех мастей… Были среди них, конечно, и оккупационные старосты, и казацкие старшины… много всякого темного народа. Кого-то там из них готовили. Может быть, даже натаскивали против бывших хозяев. Там и убийства даже случались, причем не раз. А убитых закапывали прямо на плацу, там, где сейчас Бирючий сад растет. Чтобы, значит, оставшиеся в живых каждый день топтали тела своих бывших сотоварищей и думали… Да и сам дом тоже дурную славу имеет, – добавила она после минутной паузы.
– А именно?
– Дом этот и бараки при нем строили еще при немцах. На работу, разумеется, согнали наших, езерищенских мужиков. И отец мой, Леонид Пантелеймонович, тоже там трудился. Он еще молодым тогда был парнем, в армию-то его не взяли по увечью. Так на той стройке вроде как взрыв произошел, несколько человек погибли. А он спасся только тем, что в тот момент нагнулся за чем-то. Что уж там рвануло, он доподлинно не рассказывал, но, сызмальства помню, вспоминал о том доме крайне неприязненно.
– Но хоть что-нибудь еще он говорил? – уныло поддержал я разговор, уже осознавая, что загадку дома рассказ женщины не раскроет ни на йоту.
– Раз сказал, что в доме есть тайник. Но такой тайник, что, дескать, отыскать его невозможно.
– Почему же?
– Я тоже спрашивала. Отец только смеялся в ответ. Говорил, что, мол, в такое хитрое место проникают всего два раза в жизни. Первый раз при постройке дома, а второй – при его сносе. Вот, собственно, и все, что помню. Все же давненько это было, когда мы с отцом в последний раз говорили…
В итоге я покинул гостеприимный дом не только со стопкой готовых мешков, но и с грузом новой загадки. Впрочем, на тот момент она меня мало занимала. Предстоящий ночной доход – вот что будоражило мою душу! Я будто наяву ощущал, как те мешки, что я без особого труда нес сейчас в одной руке, уже наполняются вожделенным золотом.
Вечером мы заранее и исподволь начали подготовку к тайной поездке на Княже. Небольшой термос, который предусмотрительно захватил из Москвы Михаил, наполнили крепчайшим кофе. Загодя собрали вещи и перезарядили свежими батареями фонарик. Оставалось лишь дождаться условленного часа и выступить. Чтобы занять время, после ужина принялись играть в подкидного дурака. Всех нас била нервная дрожь, и незатейливая карточная игра помогала несколько отвлечься. Хозяин дома какое-то время тоже поиграл с нами, но после трех или четырех конов начал протяжно зевать и вскоре, сославшись на усталость, ушел на свою половину. Мы же остались за столом и еще не менее часа шлепали истертыми картами по не менее истертой клеенке. Но потом они попросту вывалились у нас из рук и так и остались лежать на столешнице неопрятными стопками.
–
– А заодно попробуем открыть основную дверь сеновала, – заговорщически прошептал Михаил. – Не хочется мне сегодня выходить через кухню, – указал он пальцем в пол. – Вы заметили, что здесь все половые доски скрипят? Вот, – демонстративно наступил он на одну из них, – слышите, какой жуткий скрежет? Если мы среди ночи попремся отсюда, да еще с вещами, на шум сбежится вся деревня.
– Но снаружи амбара весит большущий замок, – засомневался я, – а ключа у нас нет.
– И не нужно, – многозначительно произнес Михаил, – мы изнутри ту дверь откроем.
– И как же?
– Отвинтим гайки с одной из петель, и все. Так что замок останется на месте, а мы… исчезнем бесследно. Я те гайки керосином перед ужином смочил, так что отвернуть их будет несложно.
Переместившись на сеновал, мы завалились на спальные места и еще некоторое время лежали молча, чутко прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам. Но вокруг было тихо, и мы вскоре совершенно осмелели. Михаил достал из кармана рюкзака небольшие плоскогубцы и направился к распашным воротам, через которые, собственно говоря, сено и попадало в этот амбар. И болты, и гайки, удерживающие стальную петлю на двери, хотя и заржавели, но сопротивлялись недолго. Вскоре через образовавшуюся щель прохладный приозерный воздух мощным потоком хлынул в нашу душноватую каморку.
– Пошли скорее, – первым выскользнул наружу Воркунов, – только не зацепитесь за железки.
Он, словно опытный вор, осмотрелся по сторонам, вытолкнул наружу рюкзак и лишь после этого призывно махнул нам рукой. Второй из амбара выбралась Сандрин, за ней последовал и я. На улице стоял непроницаемый мрак, усугублявшийся низко висящими облаками. Затаив дыхание и опасаясь наступить на какой-нибудь сучок, мы прокрались мимо фасада дома и, пригибаясь, свернули к озеру.
– Слава богу, – донеслись до меня приглушенные слова Михаила, – хозяйская собака опять куда-то убежала. А то бы точно шум подняла.
Внезапно я ощутил чье-то прикосновение и через секунду понял, что это рука Сандрин. Ее ладонь трепетала столь явно, что и без слов стало ясно: ею овладевает паника. Чтобы как-то подбодрить девушку, я крепко сжал ее предплечье. Так, крепко держась друг за друга, мы и спустились в овражек, где Воркунов наконец-то включил фонарь. Сложив вещи в «казанку», мы вначале столкнули на воду ее, а затем и весельную лодку. Затем, не обращая внимания на мгновенно промокшие ноги, наскоро связали оба суденышка в своеобразный тандем.
Вёсел не было ни в алюминиевой лодке, ни в деревянной, но нас это не смутило: еще в обед мы специально выстругали два шеста, которые припрятали в траве неподалеку от пристани. Вооружившись ими, решительно оттолкнулись от берега и поплыли во мрак, в котором смутно просматривался еще более темный массив острова. Слабосильный фонарик помогал мало, и, чтобы не разряжать батарейку, мы попросту выключили его, благо плыть было недалеко.
Вскоре под днищем лодки заскрипел песок, и, одновременно выпрыгнув за борт, мы с другом вытащили нашу лодку на берег. Затем подтянули деревянный ялик, в котором сидела Сандрин и лежали наши рюкзаки. Разумеется, пристали мы к берегу совсем не там, где следовало, и какое-то время ушло на то, чтобы сориентироваться в пространстве и перебраться в более подходящее место. Вскоре мы вновь оказались вблизи «южного бугра» и в кружке света разглядели воткнутые нами в землю ивовые веточки.