Тайна Клумбера

Я, Джон Фэзергил Уэст, студент юридического факультета университета Св. Андрея, попытаюсь на этих страницах изложить как можно кратко и по-деловому подробности происшедших событий. Я не ставлю перед собой цели добиться литературной славы. В равной степени я не стремлюсь путем литературных ухищрений или изменений последовательности фактов набросить покрывало таинственности на странные события,

о которых я собираюсь писать. Мне хотелось бы только, чтобы те, которые знают что-либо о случившемся, могли, после ознакомления с моими записками, со спокойной совестью подтвердить факты; в записках нет ни единого пункта, в котором я хоть сколько-нибудь отклонился бы от истины.

Если я достигну этого, я буду вполне удовлетворен результатами моего первого и, по всей вероятности, последнего выступления на литературном поприще.

Сперва я думал излагать события в строгой последовательности, включая также и то, что было известно мне лично, но основывалось на вполне достоверных сведениях. Но затем, по совету друзей, я решил рассказать более доходчиво для читателей: использовать имеющиеся в моем распоряжении рукописи, добавляя к ним сведения, полученные непосредственно от тех, кто хорошо знал генерал-майора Дж. Б. Хэзерстона.

В соответствии с этим решением я и публикую эти показания Израиля Стэйкса, бывшего кучера в Клумбер-холле, а также Джона Истерлинга, доктора медицины из Эдинбурга, который в настоящее время практикует в Странраре (Вигтауншир). Ко всему этому я добавляю абсолютно точную выписку из дневника покойного Джона Бертье Хэзерстона о событиях, происшедших в долине Тул осенью 1841 года с описанием стычки в ущелье Тирада и смерти человека по имени Гхулао-шах.

На свою долю я беру только заполнение отдельных пробелов, которые есть в этих записях. Таким образом, я превращаюсь из автора повести в свод письменных показаний.

Мой отец Джон Хэстер Уэст был известным востоковедом и знатоком санскрита. Его имя до сих пор пользуется авторитетом. Он вслед за сэром Уильямом Джонсом привлек внимание публики к персидской литературе раннего периода, а его переводы Хафиза и Феридеддина Атара получили самые одобрительные отзывы барона фон Хаммер-Пургшталя из Вены и других выдающихся критиков континента. В одной из статей «Восточного Научного Журнала» за январь 1861 года моего отца называют «знаменитым, высокоэрудированным Хэнтером Уэстом из Эдинбурга». Это я прекрасно помню, так как отец с вполне понятной гордостью вырезал статью и приобщил ее к самым драгоценным реликвиям нашего семейного архива.

Отец имел звание солистера, или присяжного стряпчего, как этих адвокатов именуют в Шотландии, но его увлечение науками отнимало столько времени, что ему просто некогда было заниматься своими служебными обязанностями. В то время, когда клиенты безуспешно разыскивали его в конторе на Джордж-стрит, он либо скрывался в дебрях юридической библиотеки, либо был погружен в какие-нибудь заплесневелые рукописи Философского института, причем свод законов Ману, составленный за шестьсот лет до Рождества Христова, занимал его гораздо больше, чем сложные проблемы шотландской юриспруденции девятнадцатого века. Поэтому не приходится удивляться, что по мере роста научных познаний отца, его адвокатская практика уменьшалась, и в один прекрасный день он, достигнув вершины своей славы, оказался в бездне финансовых затруднений.

Вследствие того, что ни в одном из университетов Шотландии не было кафедры санскритского языка и научный багаж отца не находил никакого спроса, нам пришлось бы погрязнуть в благородной нищете, утешаясь афоризмами и поучениями Фирдоуси, Омара Хайяма и других любимых восточных поэтов, если бы вдруг не появилась щедрая и великодушная помощь со стороны единокровного брата отца — Уильяма Фаринтоша, лэрда [1] Бранксома в Витгауншире. Холостяк Уильям Фаринтош был владельцем земельного участка, размер которого совершенно не соответствовал его стоимости. Участок представлял собою самую унылую и бесплодную полосу земли из всех унылых и бесплодных

земель графства. Но, с другой стороны, расходы Фаринтоша были также не очень велики. Лэрд получал арендную плату с разбросанных по его земле коттеджей и доход от продажи малорослых, но сильных лошадей, которых он разводил на торфяных участках, поросших вереском. Фаринтош умудрялся даже не только вести образ жизни, подобающий лэрду, но и откладывать значительные суммы денег в банк.

В дни сравнительного благополучия мы очень мало слышали о нашем родственнике, но сейчас, когда мы просто сели на мель, письмо Фаринтоша показалось нам прямо-таки гласом с неба, возвестившем твердую поддержку. У лэрда Бранксома серьезно разболелось легкое, поэтому доктор Истерлинг из Странрара настоятельно рекомендовал ему провести последние годы жизни в более мягком климате. Лэрд решил отправиться на юг Италии и просил нас пере селиться на время его отсутствия в Бранксом, а отца принять на себя обязанности управляющего имением. Предложенное отцу жалованье, как оказалось, с избытком покрывало все наши потребности.

Моя мать умерла несколько лет тому назад. У отца были только я и сестра Эстер. Понятно, что мы не долго колебались и приняли великодушное предложение лэрда. Отец отправился в Вигтаун в тот же вечер, а я и Эстер последовали за ним через несколько дней с двумя большими мешками, битком набитыми книгами и теми хозяйственными предметами, которые имело смысл перевозить.

По сравнению с домами зажиточных английских сквайров Бранксом мог считаться бедным жильем, но нам после душной квартирки, в которой мы так долго ютились, он показался королевским дворцом. Это был невысокий дом с красной черепичной крышей, множеством комнат с закоптелыми потолками и дубовыми панелями. Перед домом была небольшая лужайка, окаймленная малорослыми буками, искривленными ветрами. За домом раскинулась деревушка Бранксом-Бир из дюжины коттеджей, населенных суровыми рыбаками; эти рыбаки видели в лэрде своего покровителя. На западе вдаль уходила широкая песчаная отмель Ирландского моря, а во всех других направлениях, вплоть до самого горизонта, стелились длинные безлюдные волны торфяных полей, поросших вереском. Они казались серовато-зелеными вблизи и фиолетовыми в отдалении.

Каким унылым и пустынным был этот Вигтаунский берег! Можно было пройти много миль и не встретить ни одного живого существа, за исключением белых чаек, которые кричали пронзительными и печальными голосами. Очень пустынно было здесь и очень уныло! Лишь в одном месте из-за пихт и лиственниц выглядывала высокая белая башня Клумбер-холла, подобно надгробию какой-то гигантской могилы.

Это большое здание, расположенное примерно в миле от нашего дома, было построено богатым одиноким коммерсантом из Глазго, отличавшимся странными причудами. Но ко времени нашего приезда здание пустовало уже много лет. Стены его были исхлестаны, окна пусты. Необитаемый и покрытый плесенью Клумбер-холл служил только ориентиром для рыбаков. Они знали по опыту: если держаться линии, проходящей через белую башню Клумбера и трубу дома лэрда, они смогут провести судно мимо опасного рифа, похожего на спящее чудовище, высунувшее зазубренную спину, из воды не защищенной от ветра гавани.

В эту-то дикую местность и занесла судьба моего отца, сестру и меня. Но нас не пугало одиночество. После шума большого города и тяжелой борьбы за существование тишина этих мест, беспредельный простор и свежий воздух вносили успокоение в наши души. Во всяком случае, здесь не было болтливых соседей, сующих нос в чужие дела.

Лэрд оставил нам фаэтон и двух пони, на которых отец и я могли объезжать поместье и выполнять несложные обязанности, возлагаемые на управляющего, или «фактора», как их здесь называют. А наша кроткая Эстер хлопотала по хозяйству.