Тайна оберега

Милях Татьяна

Визгливый вой трубы вновь разрезал воздух, и, надеясь сходу смять лёгкие шеренги ополченцев, конная лавина покатилась вперёд. Тут же залпы вражеских пушек слились с гортанным грохотом русских орудий, а со стен Кремля в спину дружинникам гаркнули стволы польского гарнизона, и невообразимый гам повис над землёй. Ядра, вгрызаясь в ряды всадников, разрывали их целостность и, разметая пыль, металл и плоть, выхватывали бесчисленные кровавые жертвы. Дым, расстилаясь по полю, выедал глаза, терпкой горечью вяз во рту, колюче щекотал ноздри. Конский топот перемешался со скрежетом стали, злобные возгласы перекрывали глухие удары падающих тел, предсмертные стоны раненых терялись

в истошных криках людей и угрожающем ржании лошадей, и всё это звенело неистовым пронзительным набатом.

Ряды поляков рассыпались и, столкнувшись с ратниками ополчения, завязались в единый гремучий клубок. Более подвижные русские всадники, шустро уворачиваясь от ударов тяжёлой конницы, вновь подлетали к противнику, болезненно его жаля. Посечённые гусарские крылья разлетались взъерошенными перьями, драные клочья шерсти и тканей подхватывались ветром, запахи гари, пота и крови пропитали воздух. Страшное побоище металось по полю, теснилось, вращалось, сбивалось, превращая землю в жуткую кашу и, смешивая и своих, и чужих, добивало раненных, безжалостно втаптывая поверженных людей в вязкую жижу. Казалось, у стен Москвы беснуется чудовищный смерч, и, захватывая в смертельную воронку всё на своём пути, он, откатываясь, выплёвывает растерзанные человеческие тела и туши покалеченных животных.

Стараясь переломить ход сражения, Ходкевич вновь и вновь посылал свежие подкрепления, и вскоре практически все силы гетмана были втянуты в кровавую бойню. Уже пять часов русские сдерживали наступление польских полков. Сражаясь в гуще сечи, Левашов давно потерял счёт времени и только ожесточённо продолжал крушить упорно наседающих гусар. Нескончаемый лязг металла звенел в ушах тягучим гулом, будто над головой висел церковный колокол, возвещающий не то о великой победе, не то о горьком поражении. Глаза, застилаемые потом и потоками крови, уже не видели ничего, кроме ярости перекошенных гримас, оскала обезумевших лошадей, беспомощно вскинутых копыт, отблеска стремительных клинков и падающих останков растерзанных врагов. Тело Евсея, поддавшись неизвестным силам, успевало уворачиваться от стремительных ударов, а его руки, налившись злобной местью, несли неминуемую смерть врагам. Без конца отражая атаки, княжич рубил, отскакивал и вновь вгрызался в жестокую свару, действуя со своим конём единым целым. Порой Левашов замечал промелькнувшие лица Болеслава, Степана или Прохора, но вновь подоспевший враг заставлял его, забыв обо всём, драться, драться, драться и убивать, убивать, убивать.

Наконец, не выдержав бесконечного наступления поляков, ряды ополчения подались назад. В отчаянной попытке сдержать отступление Левашов устремился вперёд, но в этот момент его конь, сражённый выстрелом из пищали, повалился, и Евсей вылетел из седла. Упав на мягкое брюхо чужой убитой кобылы, княжич мгновенно вскочил на ноги, но уже не в силах сдержать отступления отряда яростно зарычал. Поляки напирали, смятые русские падали и неизбежно вытаптывались в землю, но Левашов словно не замечал, что он остался один, упрямое отчаянье наполнило его сердце, и сабля княжича продолжала нести смерть врагам. Куча трупов вокруг него росла с каждой минутой, но свинцовая тяжесть начала сковывать руки, а поляков становилось всё больше.

В злобном намерении срубить голову отчаянному русскому, к Евсею подлетел гусар. Увернувшись от удара, княжич следующим движением резанул ногу польского коня, и животное, издавая хриплое ржание, рухнуло, опрокидывая и подминая тяжёлого всадника под себя. Левашов рубанул врага, но тут на помощь гусару подоспел пехотинец. Одним

ударом Евсей смертельно ранил одного и молниеносным взмахом отразил выпад второго противника, как сзади к нему подлетел всадник с кончаром. В последний момент Евсей резко отшатнулся, но вражеская сталь всё же достигла цели, скользнув жгучей змеёй по плечу. Не обращая внимания на боль, Левашов, развернувшись, схватил рукой холодный клинок, не позволяя гусару вновь размахнуться, и рывком выдрал его из седла, но тут другой подоспевший поляк нанёс удар по шлему княжича.

Доспех выдержал, и Евсей, успев отбить следующий удар, пронзил противника. Чувствуя, как чёрная пелена неумолимо обволакивает его, княжич, пытаясь удержаться на ногах, добил пехотинца, но слабость предательски охватывала тело, и он всё же рухнул на одно колено. Из последних сил намереваясь подняться, Левашов рубанул очередного подлетевшего поляка, но сам, получив удар, обмяк, увлекая за собой убитого им же пехотинца. В следующую секунду всё пропало, гул в ушах утих, боль исчезла, и тёмный водоворот затянул его в пучину забвения.

Евсей уже не видел, как отряды конных сотен беспорядочно бегут, и вплавь переправляются через Москву-реку, как поляки добивают отставших ополченцев, и как Дмитрий Пожарский, покинув штаб, лично помчался останавливать бегство.

Не видел Левашов, и как Ходкевич отправил в Москву обоз, и как на руинах улиц русские мужики ловко били потерявших манёвренность гусар. Не увидел княжич, как собрав три сотни конных дворян, Минин в спустившихся сумерках повёл отряд к Москве-реке и внезапным броском посеял панику в стане врага, переломив тем самым ход сражения.

Наступление русского воинства началось широким фронтом, и теперь уже оборонялись поляки. В атаку пошли и безродные ополченцы, и княжеские дружинники, и казаки Трубецкого. Деревянный город очистили от противника, застрявший в районе Ордынки огромный обоз с продовольствием для гарнизона Кремля окружили, а его защитников полностью вырезали. Не выдержав столь решительного и единого удара, гетманские войска побежали, усеяв своими трупами подступы к Москве. Разгром спешно отходившего войска Ходкевича завершила русская конница, бросившаяся преследовать остатки полков гетмана.

Над землёй опустилась ночь. Ополченцы, конечно, радовались победе, но потеря товарищей омрачала торжество, и, разыскивая знакомых, ратники не торопились отправляться на отдых. В темноте разносились негромкие разговоры, раздавались стоны раненых, и счастливые возгласы встретившихся друзей.

По полю боя с факелом в руках бродил и Прохор Долматов.

– Степан, Богдан, не нашли Евсея? – встревоженно слышалось в ночи.

– Нет, Прохор Алексеевич, – сокрушённо отвечали товарищи. – Может без нас кто к лекарям увёз?

– Эх, если бы! – вздохнул дядька.

Ошмётки войска гетмана расположились у Донского монастыря и, опасаясь нового наступления русских, всю ночь не могли уснуть. С первыми лучами солнца поляки поспешили убраться восвояси, провожаемые раскатистым и грозным рыком русских орудий. Из кавалерии у Ходкевича осталось не более четырёхсот человек, и разгромленные поляки с бесчестьем покинули Москву.

Глава 6

Стоило только сражению откатиться от стен Москвы, как монастырские сёстры тут же поспешили на поиски раненых. Пелагея с Таяной одними из первых оказались на ратном поле. Ужасающее зрелище предстало их глазам: вытоптанная, залитая кровью и усеянная трупами земля буквально стонала от боли, взывая о помощи голосами порубленных воинов.