Тайна одной лаборатории
Шрифт:
«Всё это нужно только на потеху», — билось у Фостера. Он не чувствовал никакой вражды к своему противнику, а между тем должен был стремиться к тому, чтобы уничтожить его. В этом-то и состоял грубый просчёт О'Принса! Вживляя мозг в кибернетическую систему, он сбросил со счётов человеческую психологию.
Роботы сблизились на расстояние вытянутого щупальца. Публика замерла. Казалось, два невиданных паука сошлись там, внизу на смертный бой.
Линди не спеша протянул к противнику щупальце, но как только Фостер выдвинул свой, робот неуловимо быстрым движением ударил его по нервному окончанию. Волна боли и слепой ярости захлестнула Фостера. Всей своей стокилограммовой массой он
Но и Линди не дремал. В один из моментов он изловчился и сорвал с макушки Фостера кустик-антенну. Боль была такова, что на миг лишила Фостера сознания.
Всё же после полуторачасовой борьбы стал всё яснее вырисовываться перевес Фостера. Его атаки были стремительнее и результативнее. Очевидно, электронный мозг объёмом в девятьсот кубических сантиметров был ещё слишком мал, чтобы соперничать с человеческим. Всё чаще Линди останавливался в замешательстве, не в силах сразу решить, что делать дальше: нападать или защищаться? Арена была усеяна микроэлементами и многочисленными металлическими обломками. Наиболее нетерпеливые зрители поднялись с мест, чтобы во всех подробностях увидеть финал столь необычной драмы.
И тут случилось неожиданное…
Фостер увидел Мэри — жену. Она сидела где-то на галёрке, в глубине — поэтому его рысьи глаза и не приметили её сразу. Кроме того, Фостер был поглощён боем. Лицо Мэри было бледно. Рядом с женой сидел Джим, её брат, моряк в отставке.
С криком разумеется, безмолвным — Фостер кинулся к барьеру. Лишь несколько метров отделяли его от человеческого общества. На какую-то долю секунды он забыл о прикрытии, и этого оказалось достаточно. Щупальце Линди скользнуло змеёй и вонзилось в то место, где находилось основание головной антенны.
Ослепительное солнце вспыхнуло в мозгу Фостера, и затем всё погрузилось в мрак.
Вторая гибель Фостера Ленчли была мгновенной.
Время сгорает без остатка
— Вы не скажете, который час? — обратился ко мне человек невероятно измождённого вида. Он сидел за соседним столиком кафе, в котором я имел обыкновение ужинать.
— Без четверти девять, — ответил я машинально, не глянув на часы: в восемь я обычно выходил из подъезда редакции, где работал в отделе коммерческих объявлений, затем пересекал шумную авеню и садился за свой излюбленный столик в углу у окна, куда знакомый официант-робот предупредительно ставил традиционное виски с содовой. В 8.45, когда напротив окна вспыхивала реклама противопожарной компании — пассажирская ракета, объятая неоновым пламенем, — официант приносил мне ужин.
Сейчас как раз вспыхнул нос ракеты (эффектный пожар длился ровно полчаса, сопровождаемый апокалиптическими ужасами. Затем пожар гасили разумеется, с помощью патентованных средств, и всё начиналось сызнова).
— Нельзя ли уточнить по часам? — вежливо попросил мой измождённый сосед.
Отвернувшись от плечистого робота, с застывшей улыбкой на глупом лице, ставящего передо мной обычный ужин, я скосил глаза на часы… и оторопел: стрелки показывали три минуты девятого. Часы стояли.
— Так я и знал, — с грустной улыбкой сказал измождённый человек. — Вы сели слишком близко от меня, и вот результат…
Естественно, меня заинтриговало столь необычное заявление. Пренебрегая осторожностью, я пригласил незнакомца, назвавшегося Питером Ланге, и он пересел
Старательно отводя взгляд от моего ужина, Питер рассказывал странные вещи… Не будучи физиком, я, признаться, мало что понял. Современные физические представления, все эти кванты-кирпичики, из которых состоит не только материя, но и пространство, и даже время, общая теория относительности и прерывность тяготения — всё это казалось мне, непосвящённому, совершенной дичью. Но, Питер, по-видимому, отлично ориентировался в своей области, и даже мне, профану, его доводы и логические построения казались довольно убедительными. И всё-таки я заранее прошу прощения, если что-то перепутал. Дело в том, что некоторые вещи остались для меня неясными, а вторично встретить Питера Ланге мне не удалось…
— Поток квантов времени, — рассказывал Ланге, — имеет равномерную скорость и плотность в каждой точке пространства. Я задумался над вопросом: а нельзя ли увеличить, или же наоборот — уменьшить скорость потока времени? Был я тогда молод и горяч и не представлял себе, какую чудовищно сложную задачу беру на себя. Если бы я знал это сразу… Возможно, я отказался бы от этой затеи, и тогда… Тогда всё было бы иначе… Но, повторяю, я был молод и полон сил, к тому же идея захватила меня, и бросать её на полдороге не хотелось. В это время скончалась в Калифорнии одна моя престарелая родственница, и всё немалое наследство я пустил на эксперименты.
В конечном счёте я добился невероятного. Мне удалось сконструировать генератор нужного мезополя. Таким образом свершилась мечта моей жизни: применяя специальные мезонные поля, я мог получить теперь любое ускорение или замедление времени.
Питер Ланге бледно улыбнулся и продолжал:
— Увы! Я тогда не знал ещё, что означает — ускорить ход времени. Ведь время, быстрее или медленнее, но сгорает всегда без остатка!.. Включив ускоритель, я сел на стул прямо под бьющие из генератора мезонные лучи и… одним словом, за каких-нибудь пятнадцать минут я сжёг без остатка двадцать лет своей жизни. Да, когда я поднялся, приборы показали, что прошло ровно двадцать лет и мне, следовательно, не двадцать восемь, а сорок восемь… Голова кружилась. Неверной походкой я подошёл к окну. Меня переполняли какие-то новые, совершенно непривычные ощущения, довольно-таки неприятные. Дышалось тяжело, появилась одышка, зрение ухудшилось, и очки оказались слишком слабыми. К тому же сердце ныло тупой болью.
А когда я глянул в зеркало… Впрочем, я перед вами, и описывать то, что я увидел, не надо. Только тут мне стало понятно, что свершилось непоправимое. Бросившись к генератору, я, как обезумевший, стал нажимать кнопки и крутить верньеры. Но всё было тщетно. Чего я добивался? Не знаю. Ведь время течёт необратимо, это один из принципов мироздания.
В слепом отчаянии я повалился на койку (я жил в лаборатории). Зарывшись лицом в подушку, я замер. Через час встал и вышел на улицу купить сигарет. Швейцар, с которым столько лет мы были первыми друзьями, не узнал меня и долго глядел вслед… Правда, меня не узнавал почти никто.
Вечером мне в голову пришла мысль: если я не могу возвратиться в свои двадцать восемь лет, то у меня есть другая возможность — замедлить, насколько это возможно, ход собственного времени и прожить то, что мне осталось, по крайней мере на уровне сорока восьми с небольшим лет. Вот так я и живу теперь, заключил Питер Ланге. — Хожу, весь насквозь пропитанный полем замедления, как губка водой. Надо сказать, довольно неприятное ощущение, мистер. Всё время мучит изжога, и никакого аппетита.
— Но ведь вы могли бы… — произнёс я, — как бы это сказать… разморозить…