Тайна песчинки
Шрифт:
— В таком случае, — сказал Хинт, — мост охраняется.
— Да, — ответил Юрий, — я видел сверху полосатые будки. Но надеюсь, что мы пройдем. Ночью это не так трудно.
Потом они снова уснули и, проснувшись, снова обдумывали свой маршрут. Хотелось есть, но они не говорили о еде. Это была для них запретная тема, и, не сговариваясь, они обходили ее.
С наступлением темноты они проползли по опушке леса к проселочной дороге, медленно побрели по ней и вскоре очутились на гудронированном шоссе, по бокам которого увидели белые столбы — верный признак того, что впереди мост.
По шоссе медленно
Лошадь лениво брела к мосту. Одиноко сидевший на дощечке крестьянин, как бы опасаясь догонявших его подозрительных лиц, поторапливал свою лошаденку. Но она не обращала внимания ни на удары вожжей, ни на понукание своего хозяина — шла к мосту своим привычным шагом.
Хинт и Юрий протянули руки к телеге и сделали вид, что только что сошли с нее и на пригорке дают возможность отдохнуть лошади.
Они вышли к мосту. Телега загрохотала на дощатом настиле. На шум вышли из будки двое часовых. И как бы продолжая давно начатый разговор, Юрий с упоением рассказывал о чудесном вечере танцев, который только что закончился в доме старосты, о какой-то девушке Марии, которая никак не отпускала его до позднего вечера. С огорчением Юрий говорил, что дома его ждут и за вечер танцев у старосты ему, конечно, попадет.
Хинт не совсем понимал смысл того, что говорил Юрий, да и вряд ли часовые что-нибудь могли разобрать в той бредовой болтовне, которой сопровождал свои спокойные шаги Юрий.
Больше всего Хинт опасался приближения часовых. Ночь была темной, но часовые осветили бы их фонарями и сразу же поняли бы, что в нижних рубахах, грязных брюках и опорках на вечер танцев к старосте не отправляются. И их бы, конечно, задержали. К счастью, часовые не подошли к ним, а только издали окликнули возницу — они знали его и не считали нужным останавливать его, а заодно и двух парней, возвращавшихся с ним домой.
За мостом с пригорка лошадь побежала, подгоняемая своим хозяином, а Хинт и Юрий отстали.
Вскоре и лошадь, и крестьянин, оказавшийся, сам того не подозревая, их спасителем, и мост, и будки с часовыми исчезли в темноте. Все кругом стихло.
Это было удачное начало ночи. Они были возбуждены и уже не чувствовали с такой остротой ни голода, ни жажды. Они свернули на ту дорогу, которую высмотрел Юрий с высокого дерева, и быстро пошли по ней.
Неожиданно из темноты перед ними возникла большая деревня. Они остановились.
— С высоты мне казалось, что эта деревня находится вдали от дороги, — сказал Юрий. — Да, да теперь все правильно.
И они смело пошли по длинной деревенской улице. Шли спокойно, непринужденно, стараясь не очень шуметь своими деревянными ботинками. У длинного одноэтажного дома, напоминавшего барак, они услышали музыку и песни — там была какая-то вечеринка.
Хинт и Юрий хотели перейти на другую сторону улицы, но внезапно перед ними открылась широкая дверь и прямо на них вышла шумная компания пьяных людей.
Хинт успел заметить, что у всех у них были фашистские повязки на рукавах.
Улица наполнилась пьяными голосами, криками. Вновь открылась дверь, и кто-то позвал:
— Вальтер, вернись.
Тот, кого позвали, остановился, что-то пробормотал, вернулся в дом. Другие же продолжали идти,
Хинт и Юрий прижались к соседнему дому — бежать нельзя было. Пьяные фашисты их не заметили, потом свернули в какой-то двор и исчезли.
Хинт расслышал только чей-то пьяный возглас:
— За каждого беглеца дают десять тысяч марок. Вот бы нам их поймать!
Хинт и Юрий понимали, что речь идет о них, и ускорили шаг, чтобы побыстрее покинуть эту деревню.
В лесу за деревней они остановились, чтобы отдохнуть. Хинт отсчитал десять минут и сказал:
— Теперь — вперед!
Они склонились к придорожной луже, напились и пошли по дороге.
Юрий уже хорошо узнавал дорогу. Он считал, что до цели оставалось не более десяти километров.
Говорили мало. Только подсчитывали оставшиеся километры. Больше всего они боялись, что не выдержат и упадут где-нибудь поблизости от деревни. Хинт поэтому предложил отдыхать каждые два километра. При этом отдых не затягивался. Он точно измерялся в минутах и секундах. Вступала в силу «математическая карта». После коротких привалов Хинт и Юрий с трудом поднимались, с трудом двигались. Иногда даже приходилось ползти. Но через пять минут становилось легче, и они поднимались и шли уже обычным темпом.
Во всяком случае, так им казалось.
Может быть, это был темп уставших, измученных дорогой и голодом людей. Но тогда они считали, что идут быстрым, твердым шагом.
И, как только миновала опасность, как только были забыты часовые, пьяные фашистские молодчики, их начала донимать острая мысль о хлебе.
Хинт мысленно представлял себе, как он съест сперва маленький кусочек хлеба, потом большой кусок, наконец, будет есть без конца все больше и больше хлеба.
Мысль о хлебе звенела в мозгу, владела всем существом, и от нее нельзя было освободиться.
В таком же состоянии был и Юрий. Он стал раздражительным, нетерпеливым.
В то же время они не хотели останавливаться и уже не садились для отдыха. Они понимали, что после следующей остановки они уже не смогут подняться и не смогут идти.
Силы покидали их.
Идти было мучительно трудно. Правда, для Юрия это была дорога, полная воспоминаний детства. Он узнавал знакомые места, какие-то ему одному известные поляны, рощицы.
Они наполняли его сердце новой энергией.
Все чаще он подходил к Хинту и поддерживал его. В другое время Хинт счел бы это проявлением сентиментальности, которую он не любил в людях, но в эту минуту такая поддержка была для него спасительной. Он опирался на руку Юрия, хоть сам Юрий не мог считать себя более крепким — он еле двигался.
Правда, иногда голод заглушался другим, более острым и мучительным чувством — жаждой. Пить из луж они уже не могли, да и лужи эти попадались все реже и реже. Сколько может быть в стакане капель воды? Хинт начинал подсчитывать, сбивался и снова начинал. Ему казалось в эти минуты, что все люди измеряют воду только каплями. Капля воды считалась для него вершиной блаженства. Но ее не было, этой капли.
— Давай посидим, — предложил Хинт, — может быть, легче станет.
— Нет, — ответил Юрий, — если мы сядем, мы уже не встанем. Осталось всего семь километров.