Тайна песчинки
Шрифт:
Хинта смутил этот резкий тон, и поэтому он с искренней горечью ответил:
— Не знаю, профессор.
— Не знаете? Это уже интересно. Но если у вас есть какие-нибудь идеи, то вы должны бывать в лаборатории не изредка, а всегда. Лаборатория станет вашим домом, а домой вы будете являться изредка. Есть у вас какие-нибудь оригинальные идеи?
— Мне кажется, что нет, — быстро ответил Хинт.
— Вот и отлично! — обрадовался старый профессор и с какой-то легкостью подскочил на своем стуле, будто его подбросила пружина. — Вот и отлично! — повторил он по привычке. — Теперь я понимаю, что вы набрели на что-то большое. Не правда
— Не знаю, профессор, — ответил Хинт.
— А почему бы вам не поступить в институт?
— Кем?
— Ну и не все ли равно — скажем, ассистентом.
— Я готов. Но у меня жена и дочь. Их надо кормить, — сказал Хинт.
— Их вы будете кормить, а сами будете терпеть. А теперь нам, пожалуй, дадут чаю. Не откажетесь? Хоть и говорят, что обед надо разделить с другом, а ужин отдать врагу, но у меня так много друзей и врагов, что я не знаю — с кем из них делить и кому отдать.
И уже в дверях, понизив голос, добавил:
— Не пугайтесь, если у вас будет много друзей и много врагов. Это тени наших удач и неудач. По правде говоря, пользу нам приносят и те и другие.
Только теперь Хинт обратил внимание на надпись на ноже для разрезания бумаги, лежавшем на столе. Это было павловское изречение из «Условных рефлексов»: «Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий».
Хинт добрался наконец до большой технической библиотеки. Конечно, и раньше, до тех июльских дней тысяча девятьсот сорок седьмого года, он мог побывать в библиотеках Таллина. Но он почему-то находил самые различные поводы, чтобы оттянуть встречу с книгами о силикатах, песке и извести. Хинту все еще казалось, что он ищет давно найденное, пытается открыть давно открытое, бредет по еле видимым, темным тропинкам, когда, может быть, уже давно есть простая и ясная дорога, проложенная наукой.
И вот он оказался лицом к лицу с этой наукой. Он просиживал в библиотеке и читал книгу за книгой. И не только читал, но и конспектировал по давней студенческой привычке. По ночам он перечитывал свои конспекты, как бы вновь и вновь проверял себя — неужели вся техническая мудрость мира оказалась бессильной перед самым обычным силикатным кирпичом? Почему?
И хоть Хинт просиживал в лаборатории политехнического института в Таллине с утра до позднего вечера, но ответа на это «почему» так и не находил. В то время он даже не знал, где искать этот ответ: в книгах, или в лаборатории, или на заводе? Ему показалось, что он пошел по тупиковой дороге и теперь, когда перед ним возникла непреодолимая стена, надо вернуться, все начинать с первых шагов, но уже по новому пути. Какому? Он вспомнил надпись: «Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий». В том и беда, что препятствий было много, а цель все удалялась и удалялась.
В этот трудный период Хинту предложили перейти на кирпичный завод. Ему показалось, что судьба посылает ему спасательный круг, и он ухватился за него. На заводе Хинт создал более разумную технологию, но ничего нового не открыл. Его все же назначили главным инженером завода, отдали должное его технической культуре. Но разве похвалы эти или высокие посты имелись в виду в тот вечер, когда Хинт пришел к профессору Нууту?
Вскоре в Таллине возник новый научный центр — Институт строительства и архитектуры. Хинту предложили скромную должность — младшего научного сотрудника.
— Может быть, вы рассчитываете
— Нет, — с готовностью ответил Хинт, — я согласен.
Его поддержали и братья — Ааду и Константин. Теперь все они — братья с семьями и сестра — жили в одном маленьком доме на тихой улице Таллина. Вновь, как и на острове Саарема, их связывали дела и заботы друг о друге, прошлое, настоящее и будущее большой семьи Хинтов. В доме поддерживалась атмосфера суровой сдержанности — беды переносились без вздохов и радости без восторгов. Как и во многих эстонских семьях, все понимали друг друга с полуслова, взгляд, улыбка или жест выражали порой больше, чем длинные тирады. У каждого из них была своя жизнь, свой внутренний мир, свои надежды и разочарования. Но далеко не всегда они становились общими, еще реже — обсуждались. И все же в связи с поворотом в судьбе Иоханнеса между братьями возник шутливый разговор. Его начал Константин.
— Все правильно, — сказал он, — так у нас уже завелось. Лесовод едет изучать лес в Голую степь, агроном со своей пшеницей отправляется в город, а ты с кирпичной проблемой идешь в институт.
— Куда же мне идти? — спросил Иоханнес.
— Не знаю, может быть, в лабораторию завода. — Константин уже пожалел о своей шутке — брат принял его слова всерьез.
— Я буду совмещать институт и завод, — сказал Иоханнес.
— А ты выдержишь? — спросил Ааду.
— Ну, предположим, что мне надо вновь пройти тот путь — от лагеря до деревни Вилья.
— Тогда тебя подстегивала опасность, да и бежал ты всего четыре дня. А теперь нужны годы. Я не ошибаюсь? — спросил Ааду.
— Нет, ты не ошибаешься, — ответил Иоханнес. — Но, надеюсь, что воду и хлеб я всегда найду.
Братья усмехнулись, и каждый из них по-своему выразил готовность помочь.
— Ну, хлеб мы всегда добудем, — сказал Ааду.
— А я гарантирую воду, — отозвался Константин и вышел в свою комнату.
Он вернулся с бутылкой вина.
— Видите, — сказал он, — я знал, что мы примем какое-то важное решение. Есть смысл отметить.
— Не слишком ли рано? — улыбнулся Ааду.
— Нет, не рано, — ответил Константин и разлил вино в бокалы. — Если у Иоханнеса ничего не выйдет, мы снова разопьем бутылку вина. Это будет означать, что и в беде мы его не забываем.
— Ну, будем считать, — Иоханнес поднял бокал, — что игра, под названием «Что ты сделал для людей?», все еще продолжается.
— Боюсь, что это уже давно не игра, — ответил Ааду, и, как было принято между братьями, его слово было решающим.
— Действуй, Иоханнес, — сказал он.
Иоханнес поднялся на второй этаж в свою комнату. Жена его Хелью Александровна протянула ему газету:
— Ты помнишь своего капо, надзирателя Янеса?
— Конечно, — ответил Иоханнес.
— Его нашли и судили — десять лет тюрьмы.
Хинт дважды перечитал заметку в газете, представил себе злобные, бездушные глаза Янеса, тихо сказал:
— Я всегда думал — на что он рассчитывает?
В фашистском лагере смерти, где Янес прослыл зловещей фигурой, Хинт мечтал о той минуте, когда всех капо и их хозяев настигнет возмездие. Но теперь он уже спокойно воспринял известие о суде над Янесом. Хинт даже с удивлением отметил, что по-человечески он даже чуть-чуть жалеет Янеса. Или просто презирает его и уже не хочет думать о нем. В сущности, все это уже прошлое, а он, Хинт, поглощен будущим.