Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
— Да, правильно. Есть люди, которые рождены, чтобы стоять «над», и есть такие, которые рождены, чтобы стоять «под». Вот как солдаты и офицеры. Есть, скажем, фон Прум и есть Хайнзик. И фон Прум выше тебя.
— Да, это верно, — сказал Хайнзик.
— Но зато ты выше большинства «макаронников»,
— Да, это тоже верно.
На Народной площади Туфу поджидали Бомболини, Пьетросанто, Фабио и Роберто, и все тотчас двинулись вместе с ним вниз по Корсо Кавур.
— Этого нельзя описать. Надо самому увидеть. И все сразу, — сказал Бомболини.
Через Тощие ворота и дальше
— Не оборачивайся, — сказал Бомболини. — Я хочу, чтобы ты сразу все увидел.
На песчаной площадке перед входом в Большую залу высились рядами кирпичи. Люди перетаскивали их отсюда внутрь, а другие подносили цемент и известку, песок и воду, готовя смесь, которая скрепит кирпичи.
— Теперь это уже ни к чему, — сказал Бомболини, но люди точно не слышали его. — Никакого толку все равно не будет. Только зряшная потеря времени.
Но люди по-прежнему не слышали его. Теперь, при утреннем свете, Бомболини казался каким-то маленьким — он словно усох с наступлением дня. Он дотронулся до руки Туфы.
— Ну-ка взгляни. Теперь можешь смотреть. Сначала Туфа ничего не видел и не понимал, почему такое волнение, а когда увидел, то в первую минуту подумал, что это утреннее солнце сыграло с ним злую шутку или его собственные глаза издеваются над ним, хотя оп понимал, что и другие видят то, что видел он.
От Тощих ворот вниз по козьей тропе, через все виноградники и прямо ко входу в погреба тянулась блестящая багровая полоса, которая постепенно, по мере приближения к подножию горы, темнела и расширялась.
— Вино, — сказал он.
— Да, вино, — подтвердил кто-то.
Багровая полоса к тому же еще и сверкала, слепя глаза блеском тысячи разбитых бутылок, на осколках которых играло солнце.
— Если бы сам бог захотел указать немцам, где спрятано вино, он не сумел бы придумать лучше, — сказал Бомболини.
Они не могли оторвать глаз от этого багрового следа. С каждой минутой, по мере того как солнце поднималось выше, разгоняя туман, багровая полоса на тропе становилась все сочнее и гуще, а стекло переливалось все ярче, соперничая с самим солнцем. Старая Лоза вышел из погребов и посмотрел вверх, на гору.
— Не надо было нам тревожить вино, — сказал он. — Это оно мстит нам за то, что мы его потревожили.
Не в силах больше смотреть на багровый след, они пересекли песчаную площадку и вошли в Большую залу. «Козел» Кавальканти, намеревавшийся стать профессиональным гонщиком-велосипедистом и утверждавший, что может крутить колеса велосипеда два дня подряд, заставлял сейчас вращаться генератор, дававший ток лампочкам, и при свете их люди уже приготовились укладывать кирпичи, но, увидев лица Бомболини, Туфы и остальных, остановились.
— Нет никакого смысла делать это, — сказал Бомболини. — Пошли по домам спать. Багровая стрела сразила нас в самое сердце.
Никто не понял, что хотел этим сказать Капитан. Они опустились на пол в прохладном полумраке — сидели и смотрели на темную дыру в дальнем погребе,
— Мы проделали большой путь, — сказал кто-то. — Мы старались. Мы не сдадимся без борьбы.
Внезапно Витторини вскочил на ноги. Его отчетливо было видно в полутьме из-за формы, которую он уже надел, готовясь, как представитель традиции, человек, который не может не вызвать уважения у своего коллеги солдата, стать рядом с Бомболини на площади, когда придут немцы.
— А ну, вставайте! Есть выход, — сказал старый солдат. Давайте отмоем гору.
У каждого появились возражения, потому что все внутренне уже сдались и не в состоянии были предпринимать еще что-то, чтобы спасти вино.
— Воды нет, — сказал Гвидо Пьетросанто. — За ночь мы использовали всю до капли.
— Ничего, накачаем воду, — сказал Витторини. — Лонго! Можно поднять насос обратно на гору?
Лонго спал у стены. Покончив с работой, он выпил изрядную толику вина. Но когда его разбудили, он сказал, что, конечно, можно поднять на гору насос и генератор, а кирпичи можно укладывать и при свете факелов.
— Не хотелось бы мне быть в числе тех, кому придется будить народ, — сказал Фабио. — Я просто не мог бы смотреть людям в глаза.
— Они уже поспали два часа. И хватит, — сказал Пьетросанто.
У погребов стояли повозки, запряженные волами, на которых свозили вниз кирпич. Все расселись по повозкам, большинство тут же уснуло и всю дорогу спало. Когда волы останавливались — а иные из них устали не меньше людей, только их труд не венчала никакая награда, — их подгоняли пинками, а когда уже и пинки перестали помогать, стали стегать по животу пропитанной жиром горящей веревкой.
Куда как приятно было бы сказать, что люди отнеслись с юмором к создавшемуся положению, но это была бы неправда. Многие, когда их разбудили, просто рассвирепели.
— Вы обманули нас, — говорили они.
— Да вставайте же! — говорили им те, кто их будил. — Берите кувшины для воды, берите горшки, берите ведра. Пошли мыть гору.
Люди вставали, но злились. Снова вниз по горе протянулась цепочка. Только на этот раз все выстроились вдоль сточных желобов и, когда пошла вода, наполнили кувшины и бутылки и через виноградники двинулись со своей ношей к козьей тропе.
Сначала ничего не получалось. Вода не смывала вина— оно ведь здесь густое и темное, — а только расширяла и делала ярче след, и в воздухе скоро запахло кислятиной. Но другого выхода не было, оставалось лишь продолжать, и вот наконец в десять утра, после того как на гору было вылито не меньше ста тысяч галлонов воды, вино начало разжижаться и земля стала впитывать воду с вином. Мальчишки, привязав на спину корзины для сбора винограда, шли вниз по тропе и подбирали осколки. Настроение у людей поднялось, потому что через час-другой, если солнце не скроется и продержится ветер, земля начнет высыхать, и к полудню никто уже не сможет сказать, что здесь было. Где-то прошел дождь, хотя дождю в эту пору идти не положено, и теперь с юга, клубясь, подступали облака. Хорошо, если они и сюда принесут дождь; если же только закроют солнце, тогда беда.