Тайна «Силверхилла»
Шрифт:
На этот раз я нашла в себе силы улыбнуться в ответ.
– Опять разыгрываете роль, тетя Фрици, ну признайтесь! Я все знаю про этого ребенка. Это я убежала туда и пыталась спрятаться от вас, когда была маленькой: в руках у меня была мертвая канарейка.
Ее глаза смотрели на меня словно бы откуда-то издалека, и это сильно меня огорчило. Исчезла недавняя ясность взора, он стал каким-то замутненным. Впечатление было такое, как будто она вдруг отдалилась от меня.
– Я думаю, что и остальные тоже не раз видели этого ребенка и слышали его плач, – продолжала она. – Как только я упоминаю о том, что видела, они всякий раз огорчаются и переводят разговор ад другую тему. Все, кроме Джеральда, который вообще никогда
– Ну, вы меня разочаровываете, – сказала я. – А я-то не без удовольствия воображала, что призрак, посещающий эту рощу, – не кто иной, как я сама, только маленькая.
– Очень сожалею, – спокойно сказала она.
– Не хочу тебя разочаровывать, но прячущийся там ребенок – не ты. Как-нибудь вечером я раздобуду это белое платье, а когда это случится, у меня будут ответы на все вопросы. Я буду знать все, о чем они хотели бы заставить меня навсегда позабыть.
Она так легко и быстро перешла от состояния полнейшей ясности мысли, за которую я готова была поручиться перед кем угодно, к состоянию какой-то странной неуравновешенности, что я перестала легко себя чувствовать в ее обществе. И в самом деле, невозможно было сказать, каково ее истинное душевное состояние. Вполне возможно, что те, кто знал ее лучше, чем я, были знакомы с этими сменами настроения и сознавали, какие опасности могли за ними скрываться. Возможно даже, она иной раз действительно совершала поступки, в которых позднее не отдавала себе отчета, а то и вовсе забывала. Она сама в этом призналась.
С другой стороны, специальное забвение с безликими людьми в белых халатах, ко всему привыкшими сестрами, врачами, объясняющимися на своем сугубо профессиональном жаргоне, которые слишком заняты – может быть, даже не по своей вине, чтобы попытаться по-настоящему взяться за ее лечение, если оно вообще возможно… Нет, я не могла смириться с тем, чтобы тетю Фрици обрекли провести остаток жизни в подобном месте. Я пришла сюда, чтобы сказать ей "до свидания", но теперь чувствовалось, что не могу так вот с ней расстаться. Нет, еще рано. Сначала мне необходимо переговорить с Уэйном и убедиться в том, что он решительно воспротивится намерению Джулии Горэм.
Я встала и начала ходить по комнате, пытаясь доставить ей удовольствие тем, что расхваливала обои и расцветку ковра и восхищалась пышным вьющимся растением на подоконнике, который явно прекрасно рос под любовным надзором тети Фрици. Внезапно мой взгляд приковала к себе каминная полка, на которой я видела какую-то необыкновенную скульптуру.
Это была терракотовая голова женщины, выполненная с большим искусством и таившая в себе какой-то коварный смысл. Я сразу же поняла, кого она изображает, и повернула ее к свету. Кто-то создал что-то вроде карикатурного портрета бабушки Джулии. Строение головы было ее, но глубоко сидящие глаза прямо-таки тонули в глазницах, словно зияющие глазницы черепа. Нос был повторением гордого носа бабушки, но ноздри его были слишком гордо раздуты. Улыбка очень походила на улыбку портрета, но губы были слишком тонкими, слишком жестокими, а уголки их утопали в старческих морщинах. Голова напоминала отчасти портрет, отчасти самое бабушку, какою она была сейчас, но было в ней и еще что-то – следы каких-то страшных мучений.
Тетя Фрици испугала меня, неожиданно очутившись где-то возле моего локтя. Она скатилась с постели и встала рядом со мной. Зеленое с желтым платье делало ее похожей на одно из ее буйно цветущих растений.
– Хорошая вещь, не правда ли? – спросила она.
– Я кивнула.
– Просто поразительная и очень странная. Я бы сказала: кто создал этот портрет, не слишком-то любит бабушку Джулию.
– И она утверждает то же самое!
– Тетя Фрици рассмеялась с чуть злорадным удовольствием. Когда она увидела эту голову, то приказала ее разбить. Ей неизвестно, что я принесла
– Но кто вылепил эту голову? – спросила я. – Тот, кто это сделал, обладает громадным талантом.
Она энергично кивнула.
– Да, он действительно очень талантлив. Конечно, это – работа Джеральда.
– Джеральда? Это с его-то одной рукой!
– Я нагнулась, чтобы лучше рассмотреть тонкие очертания лепки, тщательную законченность деталей.
– Конечно, это сделал Джеральд. Он со своей одной рукой может делать замечательные вещи. Но он почему-то стыдится того, каким образом ему приходится работать, и никому не показывает свои скульптуры.
Я потрогала шрам на своей щеке с чувством, похожим на стыд. Любой физический недостаток имеет ровно столько значения, сколько человек сам ему придает. Если приезд в Силверхилл не обогатил меня никаким иным знанием, то по крайней мере я узнала эту истину.
– Я скажу ему, как хорошо он, по-моему, работает, – заявила я. – Если у него есть другие произведения, мне хотелось бы их увидеть. Будь у меня какой-нибудь талант, как бы я им гордилась…
Тетя Фрици скользнула за моей спиной и повернула терракотовую голову лицом к стене, так что ее глазницы уже не смотрели на нас.
– Не надо, Малли, дорогая. Мне понятна потребность человека в том, чтобы никто его не трогал, потому что у меня самой есть такая потребность. Ему уже слишком поздно прислушиваться к похвалам. У него внутри все сместилось куда-то на сторону. Вот в чем его главная беда, а не в изувеченной руке. Если бы он женился на Кейт, она могла бы его спасти. Но она, бедняжка, не хочет становиться его женой на его условиях.
– Знаю, – сказала я. – Мне нравится Кейт. Мы с ней говорили сегодня днем.
К моему удивлению, тетя Фрици наклонилась ко мне и ответила поцелуем на мой недавний поцелуй.
– Ты милый ребенок. И добрый. Спасибо, дорогая, что пришла меня навестить. Когда ты в доме, я чувствую себя гораздо лучше. Надеюсь, что ты еще долго здесь пробудешь. Тебе небезразличны другие люди – я это прекрасно вижу.
Ее слова усилили нараставшее во мне чувство вины. Я была смущена и пристыжена. А в прошлом проявляла ли я достаточно внимания к окружающим? Или шрам на щеке заставил меня настолько сосредоточиться на себе самой, что в моем сердце не оставалось места для настоящих чувств к другим людям? Чем я была лучше Джеральда, если только мне не удавалось вовремя обуздать себя?
Фрици подошла к комоду, выдвинула один из ящиков и достала оттуда маленький медный ключик. Она вставила его в плоскую коробочку красного дерева, стоявшую на верхней крышке комода. Открыв шкатулку, она вытащила из нее несколько фотографий и протянула их мне.
– Я хочу, чтобы у тебя была одна из этих карточек. Выбирай любую.
Фотографии изображали Фрици Вернон в трех разных позах, и их вполне можно было принять за мои собственные портреты, если не учитывать той подробности, что она была настоящей красавицей. На одном из фото она была изображена в том самом туалете с кружевным воротником и пышным шлейфом, в который я так неуклюже облачилась вчера вечером. На ее прическе «помпадур» красовалась увитая кружевами шляпа с плоской тульей. Она стояла, опершись на ручку сложенного зонтика. На другой фотографии на ней был другой костюм, в котором она появлялась в той же пьесе, – вечернее платье, оставлявшее обнаженными ее прекрасные молодые плечи, а ожерелье из лунного камня и аметистов добавляло еще один штрих к ее элегантному наряду. Костюм был скроен так, чтобы подчеркнуть стройность ее талии и округлость бедер; юбка, состоявшая из многочисленных кружевных и шелковых складок, касалась пола.