Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
Он сделал короткий быстрый глоток.
— И сейчас… по правде сказать. Хотя опали хреновы лепестки хреновой розы, сказал бы я. Я хорошо знал ее уже через несколько недель. И как бы ни сходил по ней с ума, все же сумел сказать себе: «Ноулс, парень, будь начеку». Потому что придет время, и она проделает с тобой то же самое. Точь-в-точь. Ты будешь следующим, когда для нее придет время. Так что радуйся, пока светит солнце, Ноулс. Потому что однажды настанет черный день, и темнее его тебе не видать.
Он поднял пульт. Над крышей парили
— В тот раз, когда она рассказывала мне об Уэсли, я сказал ей: «Гавайи? Ты меня не разыгрываешь? Он променял свой маленький рай на Гавайи? С ним все в порядке?» И знаете, что она мне ответила?
— Нет, — сказал я, — не знаю.
— «О, — сообщила она, — Уэс в порядке. С ним всегда все будет в порядке».
Дверь за моей спиной открылась. Я услышал шуршание шелка и уловил запах духов.
— Сэр? — произнес Альфред. — Ваша шестичасовая.
Эта оказалась блондинкой.
Ноулс словно не слышал его.
— Она ничего этого вам не рассказывала? — спросил он резко, раздраженный помехой.
Что я мог сказать? Что провел с его женой всего одну ночь?
— Это потребовало какого-то времени, — продолжал Ноулс, — но…
Он встал, смахнул крошки кешью и соли с рубахи.
— Я, в конце концов, понял, как обстоит дело. Это было просто. Но ведь я и сам простак.
Он взглянул на девушку в дверях.
— Факт тот, Дэнни, что я безумно полюбил женщину, которая мне не нравилась. Она не могла нравиться. Никому.
Он допил стакан.
— Хотя она встала между мной и той тишиной. — Он поставил стакан на столик. — Альфред, принеси солдату еще выпить. А для вас, мисс?..
— Тара, — отозвалась блондинка, поворачиваясь, чтобы пойти с ним. — Водка «Коллинз»?
Альфред чуть заметно склонил голову в ее сторону.
— Ах да, — одобрительно сказал Ноулс, беря ее под руку. — Тара.
ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ЗНАКОМСТВА
IX
Следующие несколько дней мои размышления о том, что же понадобилось от меня ее мужу, ходили по кругу, неизменно возвращаясь к главному объекту — самой Рени.
«Ты должен научиться со мной разговаривать. Разговор — это доверие. Говори мне все. Но без взаимности. Начни с поцелуя. Губки вверх…»
Я не часто предаюсь фантазиям, по голос Рени стал часто и уверенно проникать в мои воспоминания. Я накручиваю гильзу и вдруг слышу ее голос, перекрывающий отдаленное рычание конических зубчатых резцов.
Как могла случайная встреча, даже весьма пылкая, нести в себе такой заряд?
Что ж, простейший ответ таков: резцы не так уж обаятельны. Они помогают делать работу, которую ты проделывал уже тысячу раз. Под черепом имеется встроенный модуль, который присматривает за твоими пальцами аналог того, который
Старые моряки — тип, который теперь все реже встречается в Сан-Франциско, — рассказывали, что самой опасной работой на довоенных буксирах считалась работа вытиральщика, который должен был протирать тряпкой толстые соединительные стержни, которые двигались вверх-вниз в такт двигателю в трюме корабля. Для этой работы старались найти самого тупого парня в порту, парня, который должен сосредоточиться каждым нервом, чтобы с ней справиться. Умные не справлялись. Работа была такой монотонной, такой тупой, что даже полоумный забывал, чем он занимается, и начинал задумываться о другом, уходил в фантазии — и оставался на всю жизнь калекой.
В этом рассказе что-то есть.
Мораль.
Подумаем: может, не стоит быть слишком умным?
Может, точнее будет сказать, что я в своих воспоминаниях обращался к Рени, а не наоборот. Она оставалась непроницаемой. Я помнил ее глаза, блеск пота между грудями, пушок на предплечьях. Но голоса я вспомнить не мог. Нет, это не точно. Хотя ее голос увеличивал близость, у нас было маловато времени для разговоров. Потому я и придумывал те разговоры, которые мы могли бы вести, или проигрывал заново те, что были, и можно только удивляться, как это я не остался без руки.
Как бы мрачна ни была картина, в выборе цвета и стиля рамы я консерватор. Дело в контрасте, понимаете ли. Тонкость в том, чтобы рама делала свое дело, не привлекая к себе внимания. Вот так же и рамка вокруг моих воображаемых или вспоминавшихся разговоров с Рени, с женщиной, которой я совсем не знал, которую я хотел узнать и никогда не узнаю, стала для меня привычной. Работа, еда, сон. Читай газеты, сдавай готовые заказы, гуляй по улицам и пляжам Сан-Франциско. И незаметно представляй себе Рени.
Сан-Франциско — неласковый хозяин. Легкий, весь светящийся, видный насквозь. Воздух чистый, сухой, капризный, а бывает и жестким: но грозы, молнии или снегопад, к примеру, чрезвычайно редки. Город прекрасно устроился на краю материка и становится красивее год от года. Правда, бывает, его обволакивает туман, по сырость делает его еще уютнее. А когда полуденное солнце выжигает туман, город смотрится еще лучше. Каждый оттенок, густота, тень и насыщенность цвета от голубого до фиолетового, от желтого до оранжевого — есть ведь, например, мандарины. Небесный цвет. Темно-синий… А потом наступает терремото. [4] Убивают обычного человека, возвращавшегося домой с работы. Стреляют в мэра. Или дожди затягиваются на сорок дней. Дорогостоящие дома обрушиваются в море.
4
Землетрясение (исп.).