Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
— Если я вцеплюсь в вас зубами, вам уже не вырваться.
И это было сказано с такой нежностью, что я заткнулся.
Она поймала меня на том, что я судил ее по компании, в которой она оказалась. Но Джон Пленти по крайней мере не малевал халтуру, выражающую безграничное одиночество, между утренним кофе по-ирландски и полуденным аперитивом, за которым с мукой рождал названия вроде «Бесконечная лихорадка» или «Пляж грусти». И я, между прочим, для таких полотен рам не делал — во всяком случае, в последнее время.
Я поймал ее ладонь.
Она потянула меня куда-то. Я полагал, что потратил достаточно
В дальнем конце зала миссис Ренквист постучала ножом о бокал для шампанского, чтобы привлечь внимание собравшихся и обеспечить паузу в вечеринке. Рени, словно проснувшись, стряхнула свой позор. Она отодвинулась от меня, разместила на плечах бретельки и поблагодарила меня так холодно, будто это я их сдвинул, что было черной неблагодарностью, после чего пробормотала что-то еще. Я не расслышал. Но она была так пьяна, что, дабы держаться прямо, ей пришлось широко расставить ноги, отчего черная юбочка, изначально весьма узкая, подтянулась вверх по загорелым бедрам, освещенным последними лучами солнца, снизошедшими в этот вечер на Западное побережье.
И здесь пушок — подумал я и смутился. Пушок младенческого личика, но не на младенце… Что понадобилось Ясону в Колхиде? А может, я спутал историю. Но не успел я разложить все по полочкам, как Рени села на пол.
Это тоже надо было видеть, и я не стану этого описывать, полагаясь на воображение читателя и не находя удовольствия в унижении женщины. Она была пьяна. Мы все это понимали. Но при этом она была хороша, а эти два свойства практически непримиримы. Что мы способны простить близкому другу и никогда не прощаем случайно увиденному незнакомцу… Вот такой она и была. Жизнь кончена, помада размазана, тонкий след карандаша для подводки век тянется по щеке вслед за единственной слезинкой.
Собравшиеся старательно ничего не замечали. Однако сын миссис Ренквист, по имени Джеральд, заботливый гомосексуалист в чудном смокинге, тут же принялся нашептывать Рени, что не стоит показывать так много ради столь мизерного результата. Он ласково журил ее, поднимая на ноги, но прежде, чем он или Рени успели овладеть положением, Рени не сдержала всхлипа, прозвучавшего неподдельно трагически. И тут до меня дошло, что она чем-то очень напугана.
Джеральд бережно поднимал ее и случайно встретил мой взгляд. Мы немного знали друг друга. Я не видел повода для осуждения. Может, он пожалел ее, или эта сцена повторялась не в первый раз: не настолько часто, чтобы совсем наскучить, но достаточно, чтобы, не проявляя неуместной стыдливости, постараться все же прикрыть ее срам от свидетелей. Так или иначе, он пытался помочь. Скандал в галерее был ему не с руки, а, с другой стороны, он и так потратил немало сил, устраивая все мероприятие, угощение, парковку и бог весть что еще, и забота о подвыпивших дамах была не главной его заботой в то время, когда его матушка торговала картинами. Он заворковал — утешительно, сколько я мог разобрать, и до моих ушей долетело несколько слов.
— Ну-ну, милая. Ты, главное, отдай мне ключи. Остальное уладится. Ключи, милая. Вот умница.
Я огляделся.
К нам были обращены в основном спины — посетители добросовестно внимали речи хозяйки, посвященной возвышенной отверженности гения.
— …И слава Богу, который еще посылает нам художников, подобных Джону Пленти, достаточно отважных и одаренных, чтобы пойти на риск передать раскол…
И дальше в том же духе. До сих пор мы по большей части считали его просто талантливым.
Джеральд выпроводил Рени в кухню, и я пошел за ними. Здесь все блестело светлым металлом и кафелем, и все здесь предназначалось для самого технологичного приготовления пищи. Какие-то люди в белых куртках расставляли батареи бокалов шампанского, готовясь к следующему тосту, который будет, когда миссис Ренквист ослабит хватку на чековой книжке. Семьдесят пять штук — недурной кусок пирога, а Джон Пленти любил жить на широкую ногу. Но картина по такой цене может долго сиять на стене галереи в гордом одиночестве.
У самой двери нашелся стул. Джеральд усадил на него Рени, устроив так, чтобы ежеминутно пробегающие туда-сюда официанты ее не беспокоили. Он попросил меня подержать ее, пока он раздобудет воду, кофе и аспирин. Едва он отвернулся, Рени ловко стянула один бокал с проносящегося мимо подноса и опрокинула его в себя. Отрезвляющее зрелище. Джеральд вернулся, как раз когда я вынимал из ее руки опустевший бокал, и только тут он впервые выдал, как натянуты у него нервы, притопнув ногой, словно хотел стряхнуть ползущую по его штанине божью коровку.
Я посоветовал ему не беспокоиться: у меня завтра напряженный день и я все равно собирался уходить. Я с огромным удовольствием доставлю ее домой.
II
Джеральд даже не спросил, знаком ли я с ней, но его лицо выразило огромное облегчение. Так хамелеон на глазах меняет серо-зеленый окрас на кобальтовый. Только уголки воротничка у него вздрагивали. Покончив с этим неприглядным эпизодом, он мысленно уже вернулся к основному занятию — помогать матери продавать пьяным гостям картины.
Узкая черная ленточка опять обвила трицепс — кольцо Мебиуса, нарисованное модным штрихом на теле, но теперь стал виден и верхний шов корсажа — тоже цвета загара. Джеральд проявил изысканную тактичность, восстановив статус-кво словно бы не коснувшись кожи, но в его жесте была еще и нежность.
Представитель фирмы, обслуживавшей банкет, принес накидку Рени, и Джеральд помог ей завернуться в этот жакетик без рукавов, который не согрел бы и собачонку чихуахуа. Затем он освободил меня от ее сумочки и отыскал в ней ключи от машины, допустив легкое движение одной брови в припадке чувствительности, когда его пальцы нащупали полупустую бутылку джина.
К этому времени веки Рени были приспущены, как флаги на мачтах.
— Месяц назад, — доверительно поведал мне Джеральд, показывая ее ключи, — мы вызвали такси, чтобы доставить миссис Ноулс домой после шумного ужина в Пострио. Но мы упустили из вида, — распевно продолжал он — забрать у нее ключи.
Он пригнулся к Рени, позвенел связкой ключей у нее перед носом.
— Да-да, мы забыли забрать эти гадкие старые ключи.
И он выпрямился, изобразив всем видом суровость.