Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
Она взяла мою ладонь, положила ее на середину руля за своей спиной и накрыла своей ладонью. Легчайший нажим включил бы гудок. Она сцепилась со мной взглядом. Она прижалась ко мне. Из ее влажных полуоткрытых губ вырвался нежданный вздох.
— Не надо, — предложил я. — Не надо этого портить.
— Ох, милый, — сказала она. — Ты каждый раз оказываешься прав.
— Верно, — подтвердил я. — Все три раза, как ты слышала мой голос.
Мы поцеловались.
Желание обволокло нас. В миг проникновения она закрыла глаза и закусила губу, воплощение сосредоточенности, как будто ни одна посторонняя мелочь жизни не смела отвлечь ее от этого нежного безвременья, и, конечно, ничто, кроме
Мы перебрались на пассажирское сидение и завернулись в стеганую накидку на кресло: двое детей, оставшихся на эту минуту без присмотра.
— За такие дела людей вышвыривают из армии.
— Лучше бы они пользовались первой попавшейся служебной машиной со стеганым одеялом.
— Это здорово сэкономило бы деньги налогоплательщикам.
— И люди в мундирах знали бы, за что они сражаются.
— Зато политики остались бы без работы.
Фонарь над крыльцом еще светился, как и два окошка на втором этаже. Я говорю «фонарь», но можно бы назвать его и садовым светильником. Хотя выглядел он как старинный фонарь, подвешенный на двух пересекающихся крестом цепях, и по величине каждый плафон походил на заднюю фару мотоцикла. Внутри матовых желтоватых шаров словно мерцало газовое пламя. И слово «крыльцо» я использую за неимением более подходящего, если только «портик» не передает также и величия размеров. Может быть, муж, склонный к показному величию, увидев, что жена его желанна для другого, сумеет заново открыть для себя ее красоту и снова возжелать ее? Чем он воспользуется, чтобы восстановить свои права? Ружьем для охоты на слонов? Наемным громилой? Проколотой шиной в грузовике соперника?
Рени не открывала глаз и, кажется, задремала. Пряди влажных волос прилипли к ее вискам. Я нежно поправил их. Она открыла глаза, увидела меня и, улыбнувшись, закрыла их снова. В этом откровенном уверенном любовном покое не осталось ничего от опьянения, которому я недавно был свидетелем. Но зачем сравнивать? Алкоголь из любого сделает мартышку. И вообще думать об этом не стоило. Мне нравилось лежать в коконе из стеганого пледа, нравилось, что именно эта женщина уснула на моем плече и думать не думает о том, где сейчас ее одежда. Что значит рядом с этим выпивка с вечера и стаканчик на опохмелку с утра?
— Мы уже закончили сражение? — пробормотала она, не открывая глаз.
Вот так вопрос! Что, если я отвечу «да»? Она оденется, выйдет на дорожку и уйдет навсегда? А может, оно и к лучшему? Одно дело — провести несколько часов под автомобильным пледом с чужой женой. А как насчет продолжения?.. Дай два звонка и повесь трубку, анонимные номера в гостиницах, не звони мне, я сама тебе позвоню, когда ты будешь нужен… то есть когда у меня будет возможность — короче, душная таинственность адюльтера? Неужели мы докатились бы до такого? Того, что мы успели дать друг другу, хватило бы на полгода, а то и на год донжуанства, по что-то более серьезное вскоре станет невозможным. Прежде всего, мне окажется не по карману уже третий, а то и второй ужин из тех, к каким она привыкла, — не говоря уж об оплате счетов за электричество для этого фонаря. И поначалу она скажет «пустяки» и захочет расплатиться по счету с кредитной карточки
Поэтому я сказал:
— Мы оба победили.
И добавил:
— Ты хотела бы закончить войну?
Не открывая глаз, она улыбнулась и прижалась ко мне еще тесней.
— Мне нравится с тобой сражаться. Как там тебя зовут.
Едва я открыл рот, чтобы ответить, она добавила:
— А как насчет номера телефона? У тебя здесь есть телефон? В комплект к одеялу, я хочу сказать.
— Будь у меня здесь телефон, мне бы пришлось от него избавиться, чтобы не слышать, как он вечно не звонит.
— Ах, мистер Одинокое Сердце! — Она открыла глаза. — Тебя женщины так и достают!
— Это надо понимать как комплимент? Или объяснение, почему женщины, достающие меня, не звонят на мой несуществующий встроенный мобильный… автомобильный, так сказать.
Она покачала головой.
— Тебе нужны девушки.
Я удержался от напрашивающегося заявления, что она ничего обо мне не знает.
— Ясное дело, — равнодушно сказал я, — они мне звонят из Общества Кусто, из «Гринпис», из клуба «Сьерра», из штаб-квартиры Демократической партии… Они умирают от желания со мной поговорить, и эта привилегия обходится мне всего в тридцать-сорок долларов в год.
Она внимательно смотрела на меня. Я отвел взгляд.
— Как трогательно, — сказала она.
Я пожал плечами.
— Так вот, я с ними разговариваю. Все они — славные девушки. И женщины тоже. Истинные сторонницы либеральных ценностей. Я мог бы добавить, что все они звонят издалека, из Вашингтона, округ Колумбия, так что мне не просочиться по телефонному проводу, чтобы изнасиловать их.
— Они не знают, чего тебе не хватает.
— Это садизм? Или мазохизм?
— Что ты с ними обсуждаешь?
— Проблемы окружающей среды, садизма, финансового обеспечения разведывательных работ в поисках нефтяных источников у парка «Золотые Ворота». Тема ничего не значит. Вся штука в том, чтобы превратить любую фразу в сексуальную метафору.
— В тебе совсем нет серьезности.
— Иногда бывает. Но ты права. Они разрываются между Сциллой долга и Харибдой любопытства. Они прокладывают курс в тумане ошибочных номеров, автоответчиков, зануд, бросающих трубку, — и черпают отвагу в анонимности.
— Ты мне все это говоришь, чтобы я сочла тебя мерзавцем.
— Нет, я говорю это, чтобы показать тебе, до какого отчаяния я дошел.
— Ах, бедный малютка, — проворковала она и поцеловала меня в лоб.
— Ты думаешь, нормальный, приспособленный, высокоморальный тип, который просто бросает трубку, слыша голос благонамеренной девушки-волонтера, ведущей опрос, не попытался бы соблазнить такую, если бы мог так же легко дотянуться до нее, как я до тебя?
— Хороший вопрос, — задумчиво протянула она. — Но ты забыл проблему гетеросексуалов.