Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
Но Бодич, отложив в сторону Гиббона, порылся в чемоданчике и извлек вторую книгу.
— К счастью, ученая сержант Мэйсл обеспечила нас источником непристойных намеков Гиббона.
— Ах-х, — в один голос произнесли три полных любопытства голоса.
— Историка-сатирика, на которого ссылается Гиббон, звали Прокопий. Он жил в одни годы с Феодорой и Юстинианом и оставил нам книгу под названием: «Тайная история».
Бодич показал нам потрепанную обложку издания «Пенгуин классик» и открыл его на розовой закладке.
— Хотя Прокопий не вполне беспристрастен, его нельзя полностью сбрасывать со счетов, потому что он был очевидцем событий — в некотором роде.
В то время Феодора еще не настолько сформировалась, чтобы разделять постель с мужчиной или иметь сношение с женщиной, но она действовала как продажный мужчина, чтобы удовлетворить клиентов низшего сословия и даже рабов, которые, сопровождая своих господ в театр, пользовались случаем развлечь себя столь отвратительным образом; и значительное время она оставалась в борделе, занимаясь столь противоестественной торговлей телом. Но как только она развилась достаточно и достигла подходящего возраста, она присоединилась к женщинам, выступавшим на сцене, и немедленно стала куртизанкой того типа, который наши предки называли «ошметками армии». Потому что она не была ни флейтисткой, ни арфисткой, она не могла даже присоединиться к танцовщицам, но просто продавала свой аттракцион каждому желающему, предоставляя в его распоряжение все свое тело.
Мисси шепнула:
— Как это понимать, Дэнни: «действовала как продажный мужчина чтобы удовлетворить клиентов»?
— Я… я…
Дэйв цыкнул на нас.
Позже она во всем присоединилась к актерам и постоянно участвовала в представлениях, играя грубейшую роль в их грубых буффонадах. Она была чрезвычайно умна и отличалась злым остроумием, так что в короткое время приобрела популярность. В ней не было ни крупицы скромности, и никто не видел ее смущенной: она без малейшего промедления соглашалась на самые возмутительные запросы и принадлежала к тому сорту девиц, которые, если кто-то отлупит их или даст затрещину, мигом переводят это в шутку и разражаются смехом; и она готова была сбросить с себя одежду и представлять перед всеми до одного жителями тех мест, показывая спереди и сзади то, что правила приличия требуют прикрывать и прятать от мужских глаз.
— Что это значит, Дэнни? — не отставала Мисси.
— П-пожалуйста, не п-перебивай.
Она обычно раздразнивала своих любовников, заставляя их ждать и постоянно изобретая новые способы совокупления, так что похотливцы оказывались у ее ног. Вместо того, чтобы ожидать приглашения, она сама грубыми шутками и движением бедер заманивала всякого, кто ей попадался, особенно молоденьких юношей. Никто до нее столь полно не потворствовал своим прихотям. Часто она устраивала пирушку, где каждый приносит себе еду, с десятью и более молодыми людьми в расцвете телесных сил, считающими блуд главной целью жизни, и сходилась со всеми своими гостями по очереди на протяжении всей ночи. Доведя же их всех до истощения, она переходила к их слугам, которых бывало до тридцати, и сочеталась с каждым из них, но даже это не могло удовлетворить ее похоти.
— Ее милость распространялась на всех, — напомнил нам Дэйв.
Однажды ночью она явилась в дом знатного горожанина во время попойки и, говорят, на глазах всех гостей, стоя у их ног перед ложем, задрала свои одежды самым отвратительным образом и неприкрыто объявила свою похоть. И хотя она заставляла служить три отверстия, но еще изъявляла недовольство природой, ворча, что природа не сделала отверстия
— Четыре, — сказала Мисси, обмахиваясь одной рукой, — плюс один получается пять.
Она помахала еще, привлекая прохладу.
— Кажется, здесь становится жарковато.
Она обмахнула и меня.
— Ты не согрелся, Дэнни?
— Н-нет, — сказал я, — м-мне хол-лодно.
— Что это значит, Дэнни, — спросила Мисси, щекоча меня, — жертвы Венере? Как это понимать, а?
— Мисси, пожалуйста! Я же больной!
— Прокопия, — сказал Бодич, — осталось совсем немного.
Три голоса разочарованно простонали:
— У-у-у!
И часто в театре, на виду всего народа, она сбрасывала одежды и стояла посреди сцены, имея лишь пояски на интимных частях и на груди, — не потому, однако, что стыдилась открыть перед всеми и эти части, по потому, что никому не позволено появляться там совершенно обнаженным: повязка на бедрах считается обязательной. Почти неприкрытая, она раскидывалась лицом вверх на полу. Специальные служители осыпали ее интимные части ячменными зернами, и специально обученные гуси склевывали их одно за другим и глотали. Феодора не только не казалась смущенной, но поднималась с видом гордости за это представление. Потому что она не только сама не знала стыда, но более всякого стремилась возбудить подобное бесстыдство в других.
— Кстати, о птичках, — заметил Дэйв, — кха-кха-кха.
— Лучшая в мире реклама изучения классики, — заметил Бодич, закрывая Прокопия. — Там есть еще в том же духе, но, думаю, основную мысль вы ухватили.
— Мы не прочь поучиться еще, — возразила Мисси.
— Что ты делаешь вечером, милочка? — ухмыльнулся Дэйв.
Мисси не полезла в карман за ответом:
— Первым делом еду в «Сити лайт» покупать «Тайную историю» Прокопия.
Бодич показал ей обложку.
— Проверьте, чтобы вам дали перевод Вильямсона. Остальные более пуританские.
Дэйв обдумал его слова:
— Вроде как начинаешь жалеть, что не учил в свое время латынь, верно?
— Вообще-то, — сказал Бодич, закуривая сигарету, — Прокопий писал по-гречески.
— Ох, — ругнулся Дэйв, — греческий — это холмик покруче.
Бодич выдохнул клуб дыма.
— А теперь, когда я полностью завладел вашим вниманием… — сказал он и снова открыл том Гиббона.
Завладев на некоторое время восторгом и презрением столицы, она снизошла стать спутницей Гекебола, уроженца Тира, получившего в управление африканский Пентаполис. Но их союз был непрочным и преходящим. Гекебол скоро отверг дорогостоящую или неверную любовницу: она была, к ее великому отчаянию, отправлена в Александрию, и на ее трудном дальнейшем пути в Константинополь каждый восточный город восхищался и наслаждался прекрасной киприоткой, чьи достоинства, очевидно, оправдывали ее происхождение с острова Венеры. Темные торговые сделки Феодоры и весьма отвратительные предосторожности сохраняли ее от опасности, которой она более всего боялась, однако однажды, и лишь однажды, она познала материнство. Младенца сохранил и дал ему образование в Аравии его отец, на смертном ложе открывший ему, что он — сын императрицы. Ничего не подозревающий юноша, полный честолюбивых надежд, немедля поспешил в константинопольский дворец и был допущен к матери. Более его никогда не видели, даже после кончины Феодоры, за что она вполне заслуживает низкого обвинения в убийстве, столь оскорбительного для ее императорской добродетели.