Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
— Кое-кто говорит, мол, не дело есть из залива. Тяжелые металлы, знаешь ли, токсины, красный прилив, кишечные паразиты, промышленные отходы, селениум, бактерии, сток канализации…
— Г-господи.
— Конец света, нечего и говорить. Хотя я готов, приходи и бери меня, парень. Кха-кха-кха.
Он запрокинул бутылку и допил последний глоток.
— Что там горело ночью?
— Большой склад на причале. Ничего не осталось — он бросил пустую бутылку в холодильник. — Всего один сторож, понимаешь ли. Какое-то старье. Должно быть, мухлеж со страховкой. —
— Кха-кха-кха.
— Вы не помните названия компании?
— Да и не знал никогда.
— А откуда знаете, что там был антиквариат?
— Знаю парня, который доставлял сюда контейнер для компании по перевозке. Из Аламеды. Он не прочь провести часок в «Носовом люке» или на Третьей улице. Я тоже там выпиваю, когда в кармане звенит.
Я знал «Носовой люк». Атавизм. Спасательные круги с разобранных кораблей на стенах, потолок затянут сетью для крепления груза, бездонные миски с салатом за три девяносто пять, пиво с добавкой доброй текилы за доллар пятьдесят, шоу дамского белья перед закрытием каждую пятницу — бесплатно.
В дни Нила Кэссиди вокруг «Носового люка» сходились и перекрещивались рельсы, железнодорожные подъезды занимали большой участок, ограниченный с севера Таунсенд-стрит, с запада — Седьмой улицей, с юга — Марипоза-стрит и длинным рядом грузовых терминалов, тянувшихся по восточному берегу залива от Третьей улицы. Рельсы когда-то уходили далеко на север, в сердце Сан-Франциско, к Маркет-стрит, и землей под ними владела Тихоокеанская железная дорога. По выросшие в высоту здания и переменившиеся времена — короче, деньги, куда большие, чем можно получить за доставку скота и железной руды, — оттеснили рельсы вместе с докерами и железнодорожниками, которые в основном и платили по счетам в «Носовом люке». Теперь многие причалы превратились в ряды гниющих свай, неопрятно торчащих из залива и препятствующих навигации и развитию района. Рельсы сняли. Бывшие грузовые склады заросли сорняками и грудами шпал и пустовали, если только в них не разбивали лагеря бездомные. Предстоящее расширение города предвещало сооружение новых бейсбольных площадок от Третьей до Таунсенд так же верно, как цунами предвещает эпидемию тифа.
— Видели когда-нибудь людей на том причале?
— Еще бы. Они когда-то устроили настоящую гостиную в устье сорокафутового контейнера — лампы, кресла, ковры, даже решетка для барбекю. Вокруг сидели люди, пили коктейли. Кстати, о коктейлях…
Он извлек из кармана под фланелевой рубахой пииту темного рома.
— Курили, любовались закатом, ловили последний луч. Выглядело вполне культурно. Эрзац-гостиная. Хочешь немного?
— С-пасибо, н-нет.
— Все равно для тебя это смертельно, — кивнул Дэйв. — Кха-кха-кха. Тебе теперь только супу да в спальный мешок, Дэнни. В твоем бюджете на шлюху хватит?
Он отвинтил колпачок.
— Не рановато ли?
— Для алкоголика в самый раз, — ответил он, возвращая бутылку в карман.
—
— Это не дело. Это развлечение, кха-кха-кха.
Я попробовал посмеяться, но смех звучал так, будто у меня в горле пересыпаются камушки.
— Вы живете на борту?
— Дом, милый дом на поплавке буйка, — он указал рукой, — на той стороне сухих доков.
— Знали кого-нибудь из этих антикварных деляг?
— Не моя компания.
— А ваша какова?
— Такие же алкоголики, — пожал плечами старик.
— Многие алкоголики имеют дело с антиквариатом.
Он упрямо помотал головой:
— Это на другом конце стола для канапе.
— На каком же это?
— На том, на котором меня нет. Мы с тобой вполне можем оказаться на блюде посреди стола со связанными ножками в белых носочках и с яблоком во рту. Этим все равно, что есть, лишь бы есть. Таков наш мир по Дэйву Две Лодки.
— Откуда вам столько известно об этих людях?
— Э, да я их за милю отличу, и запаха не надо. Понимаешь, есть такие, приспособленные, а есть мы, остальные. Там есть и хороший народ, не пойми меня ложно. Но тот народ на причале, вот, скажем так… — он склонился ко мне. — Они никогда и рукой не помашут. Слишком хороши для Двух Лодок. И хрен с ними.
— Вполне справедливо. А чего еще они не делают?
— Черт, да я не знаю. Они на меня и не глядят. Я проплывал прямо под ними, вытаскивал ловушки. Им наплевать. Пьют, курят, болтают. Мне все было слышно.
— Все?
— Еще бы. Я ж был прямо под ними.
— А они не слышали, как работает мотор?
— Я под причал прохожу на веслах. Там того гляди запутаешься в проволоке или в чем еще. Сплошной мусор. Они на старика Дэйва и внимания не обращают.
— О чем же они разговаривали?
Рука, держащая бутылку, дрогнула, и брызги пива улетели по ветру.
— Да ни о чем.
— Должны же они были о чем-то разговаривать.
— Да о том же, о чем все говорят. Эль Ниньо. Недостатки президента. Новые игровые площадки. Цены на недвижимость. Может, они и сожгли этот склад как недвижимость.
О причине пожара я знал лучше него, но спросил:
— Они сожгли собственное здание? Чего ради?
— Набережная. Здесь собираются строить новые игровые площадки, так что земля стоит целое состояние.
— Футбольные, да?
— Чего? Нет, это для гигантов.
— Баскетбольные?
— Нет, бейсбольные площадки.
Он нахмурился.
— Ты местный?
— Конечно.
— Местных это заботит, знаешь ли.
— Что? Бейсбол?
— Ну, понятно. Кто теряет интерес к бейсболу, теряет интерес к жизни.
— Говорите за себя.
— В общем, говоря за тех, других, портовая комиссия контролирует всю набережную и причалы. Новое строительство — это большие деньги. Так пока их не выставили, они жгут свое имущество. Чтобы получить страховку. Обычное дело.
Рыба выпрыгнула из холодильника и упала в двухдюймовый слой трюмной воды на дне лодки. Дэйв ловко подхватил ее пальцами за жабры и поднял в воздух.