Тайна Урулгана
Шрифт:
– Спасибо. Я встревожен, – сказал Костя.
– Понимаю, – сказал пришелец, глядя вслед Косте, который поспешил к выходу. – Человек глядит в море, но видит лишь каплю.
Рон постарался снова принять горизонтальное положение, чтобы заснуть. Но сон не шел.
Костя вернулся в лагерь. Вечерело. Андрюша расхаживал по полянке. Остальные набились в палатку – от комаров. Оттуда доносились нестройные звуки затянувшегося спора.
– Я
– Рону это не понравится. Он не понимает, как можно убивать.
– Плевал я на твоего Рона, – сказал Костя.
Его легкий бельгийский карабин лежал под отвесом палатки, завернутый в клеенку. Там же лежало ружье Андрюши. Он проверил, полон ли магазин, сказал Андрюше:
– Ты бы свое спрятал. Как бы японец его не стянул.
– Правильно, – сказал Андрюша. – Ты прав.
Он направился к палатке.
– Только далеко не ходи, – сказал он Костику вслед. – Рон может нас позвать.
– Позовет – бегите к нему. Я приду, когда сочту нужным. Костя быстрыми шагами направился в чащу.
Он не стал объяснять Андрюше и прочим, что пойдет обратно к Лене. Он должен найти Веронику. Может быть, он и не решился бы на это, но разговор в корабле о судьбе Земли толкнул его к действиям. Он бы сам не смог объяснить почему. Но объяснение было. Он не хотел верить астронавту, но поверил ему. И осознал, насколько микроскопично его существование на Земле, мчащейся к губительным переменам. И тогда страх перед отцом, желание пройти стороной по жизни, которая установлена навечно, лишались смысла. И отец, и его владения – тоже песчинки… И что же тогда имеет смысл?
Костя оседлал свою лошадь, взял и лошадь Молчуна, закинул карабин за спину, но садиться в седло пока не стал – по такому бурелому лучше идти пешком. Он шел быстро и тянул лошадей за собой, те переступали медленно, осторожничали.
Версты через три, когда кончился пал, Костя сел в седло и погнал лошадей. Вторая еле успевала, порой веревка натягивалась, и Костя материл лошадь и грозил ей, что оставит ее в тайге, пускай волки жрут. Лошадь, словно понимая, шла быстрее.
Когда он вышел в верховье ручья, уже начало темнеть, надо бы остановиться, да и лошади устали, но Костя, подгоняемый беспокойством, решил ехать, пока не станет совсем темно.
В полутьме деревья смыкались, приближались, двигали сучьями, пугали. Костя запел, чтобы разогнать зловещую тишину.
А когда замолчал – забыл куплет, – ему показалось, что неподалеку хрустнула ветка. Он поборол желание хлестнуть лошадь, поспешить прочь.
– Эй, кто тут есть? – крикнул он, поворачивая коня в ту сторону и свободной рукой стаскивая с плеча карабин.
Снова хруст, будто кто-то убегал.
– Стой! Стрелять буду! – крикнул Костя, увидев среди ветвей темную тень, и сразу осмелел, понял, что тот, другой, тоже боится.
Человек присел.
– Не стреляй! – крикнул он. – Мой хороший, мой кореец.
– Ты
Кореец был изможден, напуган.
Он ближе не подходил, глядел из-за лиственницы.
– Чего один ходишь по тайге? – спросил Костя.
– Шибко плохой человек, – сказал кореец. – Моя убивать хочет.
– Это ты иностранцев вел, которые Молчуна убили?
– Моя, моя, – сказал кореец, словно обрадовался. – Я не убивала. Я убежала.
– Знаю. А ты меня знаешь?
– Как не знаю? Знаю. Хозяин малый.
– На лошади ездить умеешь?
– Мало-мало умею.
– Тогда садись.
– Куда поехали?
– К Лене. Покажешь прямую дорогу. К Власьей заимке. Людей ищу.
– Бабу ищешь? – спросил кореец.
– Ты что-то знаешь?
– Моя ходил. Казак стрелял. Моя не ходил.
– Да объясни ты!
– Много баба здесь спать будет. Кореец показал вниз по ручью.
Оказалось, он всего час назад увидел, как остановились на ночь три девушки и казак с тунгусом, хотел было к ним подойти, но казак услышал шум и стал стрелять. Кореец убежал.
Так что когда Костя подъезжал к палатке девушек, он издали закричал:
– Эй, Кузьмич, мать твою перетак! Не стреляй, Костя Колоколов едет, слышь?
Первой бросилась к Косте, обезумев от счастья, Ниночка. И Косте хватило разума, а может, не хватило смелости бежать к Веронике, что сидела у костра. Он позволил Ниночке прижаться к груди черной лохматой головкой, от которой пахло костром и смолой. Ниночка рыдала, как гимназистка.
– Ты живой! – причитала она, и Косте было неловко, что его будто оплакивают. Жалко глупую Нинку. Над ее головой он смотрел на Веронику, будто хотел взглядом высказать: я ради тебя шел, я тебя искал, я за тебя переживал.
Но Вероника не поняла или не захотела понять.
Зато Михей Кузьмич обрадовался:
– Я уж и не чаял их на себе дотянуть! Ну, дети, право слово, дети.
– Чайку попей, барин, – сказал тунгус Илюшка. Он тоже радовался.
И Косте показалось – такое славное чувство, – что вернулся домой. И нет никаких идиотских астронавтов, японских маркизов и прочей нечисти. Только как все объяснить Веронике?
Объяснить и не удалось. Разговор был общий – никто не уходил, никто не хотел оставить его вдвоем с Вероникой, всем было интересно узнать про метеорит, но сначала, и еще интереснее, рассказать самим, какими драматическими событиями сопровождалась кончина капитана Смита. И почему иностранки в погоне за дневниками капитана, а Ниночка – и не скрывала она этого – в страхе за судьбу своего ненаглядного Костика полезли в тайгу. Хорошо еще, что Кузьмич с Илюшкой с ними были.
Но когда подошла очередь Костика рассказывать, начались охи и ахи. Больше всех волновалась Ниночка.