Тайна Высокого Замка

Каменкович Златослава Борисовна

И пока мамы тихо поверяли друг другу какие-то женские тайны, о которых, видно, не полагалось знать детям, Василько подвёл Петрика к своим сестричкам.

— Будешь, Петрик, кушать обед? — вежливо осведомилась Катруся.

— Угу.

Честно говоря, после первой же ложки Петрик пожалел, что не отказался от угощения. Разве это суп? Отварили в солёной воде картофельную шелуху — и называется суп.

А между тем, Василько и его сестрички с такой жадностью поедали невкусную бурду, что Петрику

было неловко отставить тарелку с недоеденным «обедом».

Идут дни. Их минуло много, и с каждым новым днём всё крепче стягивался узел дружбы между Петриком, Олесем и Васильком.

Но Петрик не забывал Юльку и Франека, о которых успел прожужжать все уши своим новым товарищам.

Нет, конечно, Олесь нисколько не боялся нападения Данька-пирата. И Василько тоже храбрился — пусть только полезут! Одним словом, оба очи рвались сопровождать Петрика на Краковскую улицу, угол Армянской, лишь бы только Петрик не позабыл тот дом, где живут Юлька и Франек.

А между тем, стоило только мальчикам собраться идти на Краковскую, угол Армянской, к великому удивлению Олеся и Василька, Петриком вдруг овладевало страшное беспокойство. Но никто из них не знал, что в эту минуту перед глазами Петрика сразу возникала чёрная будка на колёсах, запряжённая парой лошадей. В такой «карете», с железной решёткой на маленьком окошке, возили людей в тюрьму.

Растревоженный виденным, Петрик круто поворачивался спиной к товарищам и, не проронив ни слова, убегал домой.

Глава четырнадцатая. Это было в апреле…

Воздух, насыщенный запахами тёплой весенней земли, властно позвал мальчуганов из сырых подвальных жилищ, тёмного двора, к зазеленевшему, залитому солнцем склону Княжьей горы.

Вихрем вылетев на улицу вслед за Олесем и Васильком, Петрик очень удивился: никогда ещё по их улице не ходило вместе такое множество людей. По истрёпанной одежде, грустным, уставшим, измождённым лицам сразу можно было определить: это безработные.

Неожиданно в этой сдержанно переговаривающейся массе Петрик увидел своего друга.

— Франек! Франек!.. — радостно прокричал он.

Схватив за руки Олеся и Василька, Петрик протолкнулся к Франеку. И добрый, всегда такой приветливый Франек, о встрече с которым Петрик так долго мечтал, даже не улыбнулся в ответ на восторженное приветствие, словно не узнал Петрика. И пани Андрииха почему-то была вся в чёрном, безмолвная и строгая. Отец Франека тоже шёл рядом, худой, похожий на тень, поддерживая под руку жену. На этот раз, кажется, он был не пьян.

И вдруг Петрик заметил на заштопанном рукаве курточки Франека траурную полоску крепа, какую обычно надевают, когда умирает кто-нибудь из родных. Петриком овладело страшное беспокойство.

— У вас кто-то умер?

—

Владека убили… Вчера на демонстрации полиция стреляла в безработных… — морщась и покусывая губы, сдавленным голосом проронил Франек. — Рабочие будут хоронить…

Слёзы душили Франека, мешая ему говорить.

Петрик задрожал, грудь сжало тоскливой, щемящей болью.

— Осторожно, люди, не напирайте! Тут дети! — послышался чей-то простуженный мужской голос. И от этого крика Петрик вздрогнул, словно его внезапно разбудили. Он молча пошёл рядом с Франеком, чья утрата была столь велика, что даже самые добрые слова Петрика не могли бы смягчить горе этого мальчика.

Олесю и Васильку было уже не до Княжьей горы. Подавленные несчастьем Франека, которого Петрик так возвеличил в их глазах, мальчуганы тоже шли в толпе, направляющейся в сторону Лычаковского кладбища.

Возле Дома анатомии Петрик и его друзья потеряли из вида Франека.

Худощавый большелобый студент с красной ленточкой на груди раздавал людям совершенно бесплатно красные ленточки на булавках.

— Прошу пана… дайте и нам по ленточке… — попросил Василько.

— Видишь, какая масса народа, а у меня ленточек всего-то сто пятьдесят штук.

— Пане… дайте, а? — на этот раз попросил Олесь.

— А. Владек, которого убили, меня любил, — с обидой сказал студенту Петрик. — Он бы мне дал ленточку…

Эти слова оказались посильнее всяких просьб. Студент приколол Петрику на рубашку ленточку.

Из ворот Дома анатомии несколько рослых рабочих на плечах вынесли гроб, обтянутый красной материей. Среди них Петрик сразу узнал дядю Тараса, но и вида не подал, что это его дядя.

Видя, как процессия поворачивает в обратную сторону от Лычаковского кладбища, женщина с грудным ребёнком на руках спросила:

— А почему не на этом кладбище?

— Нет, гроб с убитым товарищем мы понесём через весь город, аж туда, на Яновское! Там будем хоронить…

Один из рабочих, глянув на мальчиков из-под густых бровей, сказал:

— Гайда по домам, хлопчики! Ещё под пулю угодите…

— Хлопцы, пошли и мы на Яновское, — не послушался рабочего Олесь. Мальчуганы слились с процессией.

Впереди тихо запели:

Слезами залит мир безбрежный. Вся наша жизнь — тяжёлый труд, Но день настанет неизбежный. Неумолимый грозный суд…

Песня была незнакомая Петрику, но сильно волновала. Оказывается, сотни людей вокруг знали её и пели, идя за гробом Владека. Олесь тоже знал слова этой волнующей песни и требовал, чтобы Петрик и Василько пели вместе со всеми.