Тайна жизни и смерти

Мень Александр

И в свете этого труда, добра, творчества, самоотдачи — в свете этого мы можем говорить, что смерти на самом деле нет. Трудясь понастоящему духовно, мы в материальном мире трудимся для Вечности. Такое чудо, как человеческая личность, не пропадет в огромном космическом хозяйстве Господа. Все участвует в этом высшем созидании. Все будет иметь свой расцвет. Поэтому мы и говорим: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

Дом культуры им. Серафимовича, 20 февраля 1990 года

О ПОСМЕРТИИ

(домашняя беседа)

Прежде чем говорить о посмертии, необходимо сказать, что природа не дает нам свидетельств о благости Творца. Природа сурова и жестока. Из нее мы можем, конечно,

заключить о существовании колоссальных интеллектуальных особенностей мироздания, которое развивается по сложнейшим законам, но ни в коем случае — о том, что это начало творческое и благое. В очень широком смысле можно сказать, что все устроено премудро и благо, но тем не менее до конца этого сказать нельзя. Поэтому попытка Платона увидеть Бога как высшее благо была своего рода открытием. И, несомненно, откровением ветхозаветных пророков было то, что Бог есть Бог добра и справедливости, хотя Он часто выступает в очень суровом обличии, окруженный атрибутами стихийности: небеса колеблются, Его присутствие как бы уничтожает все окружающее, как смерч, как взрыв. Явление Божественной славы пророку Аввакуму или как Бог открылся пророку Софонии, было похоже, скорее, как говорил один писатель, на ядерный взрыв. Поэтому таинство, которое открывается в Новом Завете, что Бог есть любовь, человек вычислить был не в состоянии, логически оно не вытекало из того, что человек знал. Это было откровением.

Множество богов в других религиях имели грозные, суровые, страшные лики, как в Мексике или Финикии, и это отражало правильное видение человеком природы, потому что природа действительно похожа на Молох, она действительно пожирает. Значит, когда мы говорим, что за всеми этими сложными процессами в природе стоит благость, это не философское заключение, а тайна, и она постепенно открывается через Христа, Который пришел явить нам эту сокровенную тайну. Когда ученики попросили: «Покажи нам Отца», — и Он сказал: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14:9), — мы увидели Его как Абсолютное Благо.

Бог есть любовь — это откровение Нового Завета. Значит, таким Он был, какой Он есть! На самом деле за всем этим стоит любовь, которая нам непонятна и недоступна, стоит замысел, который нам непонятен и недоступен. Но он направлен к главному.

Кроме того, прежде чем говорить о посмертии, необходимо сказать, что в силу какойто таинственной для нас причины, о которой мы можем только догадываться, природа не являет нам царствование Бога. Когда мы говорим, что Царствие Божие приблизилось, это значит, что его до сих пор не было, и когда говорят, что Царствие Божие впереди, значит, его не было позади. И сейчас мы уже понимаем, почему это так: потому что Абсолютное Благо, исходящее из источника жизни, не господствует в мире, оно находится все время в борьбе или в противостоянии с противоположными тенденциями. И по какимто таинственным причинам это противостояние как бы снимается тем, что Божественная воля из мрака делает свет. Из зла делает добро. Конечной целью, как мы можем судить из откровения Нового Завета, является то, чтобы дух — подобие Бога в человеке, — чтобы дух воплотился. Чтобы он имел силу материи, чтобы он имел реальность не только духовную, но реальность физическую. Потому что если бы это было не так, то Бог не создал бы вообще видимый мир.

Таким образом, видимая природа, со всей игрой физических сил, какимто образом входит в замысел Божий. И когда мы видим существо, которое сочетает в себе дух и природу, мы видим, что это существо находится на вершине эволюционной лестницы. И даже если такое существо есть в какомнибудь другом планетном мире, то оно тоже будет сочетать в себе и то и другое. Даже если оно будет плазменным телом, как считают некоторые фантасты, то принципиально это не имеет значения. Плазма — вещь материальная, а принцип тот же: чтобы воплотился дух. К этому, по существу, направлена вся эволюция. И об этом говорит нам апостол Павел: «Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим 8:22). Значит, в мире, и именно в природе, чтото неблагополучно. Оказывается, человек должен своим развитием чтото сделать важное для природы как часть ее, чтобы привести к будущему.

Человек вступил в мир, где существует материальный распад. Он существовал до человека — смерть не внесена человечеством. Как мы узнали о первых живых существах, которые жили миллиарды лет назад? Они умерли, и мы нашли их останки. В какойто момент смерть становится как бы началом конструктивным. Существо одноклеточное, кроме случаев катастрофы,

фактически бессмертно. Оно не умирает, оно только делится — развития нет. А для того, чтобы было развитие, должно быть многоклеточное существо, колония существ, которая должна была бы со временем распасться. Первое многоклеточное было первым смертным живым существом. Хотя жизнь бросила вызов разрушительным процессам во Вселенной, она оказалась неспособной оградить себя от смерти. Распад можно преодолеть только на какомто высшем этапе эволюции, а здесь, в промежуточной фазе, мы сталкиваемся с фактом смерти, которая посещает человека. И эта проблема ставилась людьми в разные времена поразному.

Египет ставил этот вопрос таким образом, что жизнь — только одна фаза, а в следующей фазе все в жизни повторится так же, и в мире ином будет продолжение, совершенно аналогичное этому. Поэтому для древних египтян смерть не была развоплощением, они прекрасно понимали, что человек — это и плоть тоже. Поэтому они сохраняли мумии, а если мумии не было, ее заменяли фигуркой, как бы двойником, но человек все же мыслился в единстве. В нем было несколько измерений: Ка, Ба и так далее, но египтяне знали, что смерть человека не ведет к прекращению его жизни.

Очевидно, так же думали первобытные люди, когда они клали в могилу предметы домашнего обихода (ведь духам эти предметы не нужны). Это глубоко укорененное воззрение сохранилось до сих пор. Мне неоднократно приходилось видеть, как люди клали деньги в гроб умершим, как совершенно серьезно говорили: передай привет маме. Едва ли они могли объяснить, почему они так делали, но в этом чтото такое было. Однако подобное суждение не соответствует действительности.

Платон, создатель современной идеалистической философии, пошел по иному пути. Он решил, что всетаки самым ценным в человеке является дух, а плоть — лишь временная оболочка, даже обуза для нас; что смерть является апофеозом человека и триумфом духа, который наконецто избавился от тяжкого бремени плоти. Надо сказать, что такого рода оптимистическое представление распространилось гораздо больше, чем предыдущее. Оно до сих пор проникает во все религиозные и философские представления. Платон говорил, что вся жизнь является подготовкой к смерти, и в этом есть глубокая правда. Но он в это вкладывал тот смысл, что понастоящему человек живет только тогда, когда он освободился от плоти. В Индии этот вопрос решается так, что плоть — это только манифестация проявления Божества, а на самом деле ее нет. Есть только Бог, а плоть, материя — это лишь вспышка Божественного.

Если мы возвратимся к Писанию, то мы не найдем там ни того, ни другого, ни третьего. Мы не находим там утверждения, что смерть есть венец и вожделенная цель человека. На самом деле апостол Павел называет ее «последним врагом» (1 Кор 15:26). «Последний враг» — это самый крайний враг.

Можно рассматривать смерть иначе, оптимистически. «Слава тебе, сестра моя, смерть!» — говорил Франциск Ассизский. Но для него это было так, потому что он это уже преодолел, а не потому, что принципиально считал, что человеку нужно обязательно умереть. Значит, всетаки отсутствие в откровении Нового Завета дуализма — дух и плоть — говорит нам, что замысел Божий не в том, чтобы полностью освободить дух от плоти, а в том, чтобы создать совершенное существо, каковым является одухотворенный человек.

Неовиты (есть такая христианская группировка) устраивают на похоронах праздник, — чуть не пляшут. Это проявление совсем крайнего оптимизма. Они радуются: человек перешел в Царство Божие, надо веселиться, а то, что мы разлучаемся, то лишь на время. Это совершенно справедливо: ясно, что мы догоним друг друга. Но чтото здесь не вяжется с духом Священного Писания. Скорее чувствуешь правоту Иоанна Дамаскина в известном надгробном песнопении «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть», которое мы поем за каждым отпеванием. Всетаки «плачу и рыдаю» не потому, что он расстается с близкими (это временно, что уж особенно огорчаться), нет: «Когда помышляю смерть и вижу во гробе лежащу по образу и подобию созданну нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида». То есть на самом деле происходит какаято катастрофа, чтото недолжное. Замысел о человеке один, а получается, что он разрушается. Более того, смерть есть величественный момент, и многие люди, которые умирали у меня на руках, видели в этот момент многое духовное, но всетаки я никогда не мог избавиться от ощущения, что смерть есть победа материи над духом. Она выживает его из квартиры, материя. И дух вынужден покинуть свой дом.