Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
Лиза вернулась, и Димка принялся инструктировать ее.
— Ладно, ладно, Димка, — шепнула Лиза. — Только ты не очень кричи.
Не успели мы прикрыть дверь амбара, как в з амке во всю мощь рявкнул радиоприемник. Он тут же испуганно смолк, а через несколько секунд мы услышали пронзительный визг.
Утром Лиза не вышла к завтраку. А когда мы направились в поле, нас обогнала хозяйская повозка, в которой ехала баронесса. Рядом с ней сидела служанка. Поравнявшись с нами, она крикнула по-русски: «Прощайте,
— Господин Камелькранц, куда ее повезли? — спросил я.
Управляющий буркнул:
— Не твое дело…
— Почему не мое? Ведь она — русская.
— Может, ты думаешь, что тебя назначили сюда русским консулом? — засмеялся Сташинский.
— Не всех же посылать сюда шпионами гестапо, — громко, так, чтобы все слышали, ответил я.
— Не понимаю, — растерялся Франц.
Меня трясло от негодования. Я повернулся к Сташинскому и со всем презрением, какое только можно передать голосом, выкрикнул:
— Ты все понимаешь, гадина! — и, подпрыгнув, треснул подлеца по щеке.
Он бросился с кулаками на меня. Я скрылся за спиной Сигизмунда. Поляки схватили Сташинского за руки и принялись уговаривать:
— Как не стыдно, Франц! Он еще ребенок.
Один Заремба молча стоял в стороне и сверлил своего соотечественника мрачным взглядом.
— Мне стыдно, Василь, сегодня за свой народ, — шептал он.
Ночью, оказывается, Юзеф слышал, как кто-то из нас крикнул «Лиза!», после чего Сташинский выскочил во двор. Юзеф не знает, что делал во дворе Франц, но через некоторое время пронзительный вопль раздался в замке. А поляк вбежал в барак и улегся как ни в чем не бывало в свою постель.
— Думаю, Франц сделал какое-то подлое дело! — посмотрел на меня бывший горняк из Каттовиц.
Я-то знал теперь, какое это дело! Франц подслушал наш ночной разговор, и когда Лиза села к радиоприемнику, разбудил Камелькранца или баронессу.
К нам подошел Сигизмунд, высыпал из ведра картошку, посмотрел печально:
— Да… Теперь нам жизни не будет. Когда в стаде появится паршивая овца, можно ждать всего.
— Кого ты зовешь паршивой овцой? — ухмыльнулся Заремба.
— Известно кого…
Утром мы, как обычно, прибрали солому и ждали звонка на завтрак, но в бараке раздались крики. Юзеф Заремба выскочил: во двор:
— Господин Камелькранц, идите скорее сюда!
В его словах было столько неподдельного ужаса, что мы тоже бросились в барак. В углу, близ дверей, лежал с открытыми глазами на топчане Франц, Он позеленел, лицо мучительно искривилось. Франц был мертв.
Камелькранц выгнал всех поляков во двор, прикрыл дверь на замок и быстро ускакал за гестаповцами. Батраки толпились во дворе, и по их лицам было видно, будто они ничего не понимают. Сигизмунд поймал мой взгляд и недоуменно пожал плечами. У амбара сидел Заремба и брился осколком стекла. Он порезался в нескольких местах и густая кровь покрывала его щеку. Но Юзеф без зеркала, без мыла продолжал драть свою жесткую,
— Кого еще побрить? — весело крикнул Заремба. — Дешево, пока. Дешевле, чем в Варшаве, в парикмахерской у Жаботинского.
Никто не поддержал его шутку.
В глубине двора сидел глухонемой и держал перед собой газету. К нему подошел Юзеф и, толкнув плечом, громко спросил:
— Что нового, Отто?
Глухонемой повернулся и воззрился на его губы.
— Что нового? — еще громче крикнул Заремба.
Отто улыбнулся и что-то замычал.
— Высшая степень образованности, — плутовато скосив глаза, проговорил Левка. — У них даже глухонемые грамотные.
— Это не ты его? — подмигнул немому Заремба, кивая на барак.
Отто сделал брезгливое лицо и, мыча, отмахнулся руками.
В ворота стукнули, Юзеф бросился открывать. Хорошо известная нам автомашина въехала во двор. Хлопнули дверцы, выпустив четверых: Клюге, еще двух гестаповцев и одного плюгавенького человечка в грязном белом халате.
— Где он? — бесстрастно спросил Клюге.
Юзеф, распоряжавшийся как у себя дома, подвел гестаповца к бараку и усмехнулся:
— Господин управляющий изволили его закрыть. Боятся, как бы не убежал…
— Сломать зам ок! — распорядился Клюге.
Два гестаповца отыскали в сарае небольшой ломик. Но подошел Юзеф и легко отодрал замок голыми руками.
Труп предателя вытащили во двор.
Приехал Камелькранц, и Клюге не разрешил ему выводить в этот день в поле никого. Пока Клюге вел допрос, управляющий приказал нам с Димкой и Левкой чистить коровник. Мы сгребали лопатами навоз, складывали на носилки и выносили в компостную яму посреди двора. Нам оставалось очистить небольшую полоску пола у стены, прилегающей к польскому бараку, когда Левка вдруг нагнулся:
— Ой, а я что-то нашел!
Он подбежал к дверям, чтобы рассмотреть на свету найденный предмет, и в тот же момент я с силой толкнул Левку вглубь коровника так, что он даже упал: в руках у Левки был гвоздь, который показал мне когда-то Юзеф.
— Ты с ума, что ли, сошел, Молокоед! — вскричал Левка, поднимаясь с пола. — Как вот стукну лопатой, будешь знать!
— Молчи! — шипел я, вырывая из рук Большого Уха опасную улику.
В двери появился Клюге.
— Что за шум? — спросил он, стараясь рассмотреть нас в темноте.
— Подрались маленько, господин лейтенант! — проговорил я со смешком. — Мой товарищ плохо соскабливает навоз.
Я отбросил предательский гвоздь в угол и замер от испуга. Мне подумалось, что гвоздь сейчас стукнет и лейтенант бросится его разыскивать. К счастью, гвоздь упал бесшумно на навоз.
— Надо доложить об этом… А не драться.
— Хорошо, господин лейтенант!
Когда Клюге отошел от дверей, я отыскал гвоздь, и мы быстро вынесли его вместе с навозом в яму.
— А если его потом найдут?