Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
— Так ты слушишь у них? У моей шештры Марты и брата Фрица? Это очень даже хорошо!
Я всерьез усомнился в словах Паппенгейма.
— Какой же он вам брат? Вы — Паппенгейм, он — Камелькранц.
— Ах, ты вот о чем, — рассып ался Паппенгейм. — Мы с Мартой родные, а с Фрицем — родные только по отцу. Любил побаловаться! — нехорошо захихикал старик. — Фриц родился от нашей экономки. Потому у него и другая фамилия.
Чтобы не слышать противной
Верблюжий Венок встретил гостя у ворот. Братцы обнялись, расцеловались и встали друг против друга, отирая платочками глаза. Только тут я понял, почему наш горбун всегда напоминал мне Паппенгейма. Братья были очень похожи. У обоих маленькие серые глазки без ресниц, выдвинутые вперед подбородки и сжатые трубочкой губы.
Проплакавшись, Верблюжий Венок и Паппенгейм пошли в дом, а я въехал во двор и стал выпрягать в сарае лошадей.
Батраки были еще в поле. В пустой конюшне чистил навоз Заремба.
Юзеф молча принял у меня лошадей и подарил таким взглядом, что я вспомнил про гвоздь.
— Юзеф, — мягко сказал я, — ты напрасно думаешь обо мне плохо.
— Думаю о тебе так, как принято думать о всяком предателе.
— Напрасно.
На крыльце появилась Белка:
— Вас приглашают кушать!
— Кого? — растерялся я. — Куда?
— Известно куда. Туда, где господа кормят собак и таких лизоблюдов, как ты.
Я думал, Нюра говорит это из желания оскорбить меня, но через минуту услышал приглашение уже от самого Паппенгейма.
— Почему ты не идешь, Вашиль? — мягко проговорил он. — Я рашпорядилшя, чтобы тебя хорошо накормили.
— Спасибо, не хочу…
Паппенгейм настаивал, и мне пришлось уступить.
— А говоришь — «напрасно»! — бросил вслед с презрением Заремба.
Меня кормила Белка, но старик, воспылавший ко мне неожиданной любовью, сидел тут же, на кухне, присматривал за тем, как меня обслуживают. Обед был такой, какого я не едал с самого начала войны.
— А теперь ты дай ему компот, — сказал Паппенгейм, обращаясь по-русски к Белке. — И пушть он пошле хорошо отдохнет.
Невольники уже пришли с поля. Их лица, изможденные, бледные и злобные, повернулись ко мне, когда я сходил с господского крыльца. Во всех глазах я читал презрение и вражду и невольно склонил голову.
— Пся крев! — громко сказал кто-то.
Я не вынес незаслуженного оскорбления и, подгоняемый злыми взглядами, сбежал в ставшую ненавистной каморку.
Уже стемнело, во дворе все стихло, а я лежал с открытыми глазами и думал мучительно о том, что поляки и даже Белка, наверно, проклинают меня сейчас, как подлого изменника. Можно было бы, конечно, пойти и рассказать им все откровенно, но кто знает, нет ли здесь еще
Глубокой ночью я услышал у дверей осторожное царапанье, потом дверь тихонько отворилась. Мне показалось, что это Юзеф подкрадывается к моей постели, чтобы вонзить в меня гвоздь. Я испуганно вскрикнул:
— Кто здесь?
— Тише! Не кричи зря!
Это была Белка. Она подошла ко мне вплотную и зашептала:
— Ты — гадина! Я тебя ненавижу… Как самую последнюю тварь. Мне просто стыдно перед всеми… Даже перед немцами. И как наша земля могла родить такого гада!
— Послушай, Белка! — пытался я остановить ее.
— Я тебе больше не Белка, — ответила Нюра и принялась бить меня по щекам.
Я схватил ее руки. Она дрожала и задыхалась. Мне тоже не хватало воздуха.
— Ты можешь убить меня тут же, не сходя с места… Но сначала выслушай…
И я рассказал, зачем понадобилось мне лезть в добрые друзья к Камелькранцу.
— Так я и знала! Ой, так и знала, Молокоед!
— Вот те на! — удивился я. — Зачем же ты меня отдубасила?
Белка рассмеялась своим легким смехом, совсем как раньше:
— Ты только не сердись, Молокоед… Зато теперь я знаю всю правду!
Я вытащил букетик незабудок из кружки с водой, подал Белке.
— Что это такое? — спросила она, ловя в темноте букет.
— Знак того, что я все время думаю о тебе… Цветы…
— Спасибо, Вася!
Я в темноте не видел Нюриных глаз, но убежден, что они горели еще ярче незабудок.
Потом мы уже спокойно стали обсуждать план нашего бегства. Я попросил отыскать на чердаке одежду, спрятанную Лизой, и убрать в более надежное место.
— Я это сделаю, Молокоед, — сказала Нюра. — Только ты продумай все как следует и поскорей давай сигнал.
— Сигнал дам… Не беспокойся, — улыбнулся я в темноте, вспомнив сигнал, каким я сзывал когда-то с балкона своих товарищей.
Теперь оставалось объясниться с Юзефом. Ушла Белка — и я, не теряя времени, пробрался в барак, тихонько разбудил Зарембу, попросил выйти во двор.
— Вы помните наш разговор, дядя Юзеф?
— Какой?
— А помните я вам с Сигизмундом говорил, что мы хотим бежать?
— Я-то помню, но другие все забыли, — горько ответил он.
— Эх, дядя Юзеф! Я думал, вы более догадливый.
Узнав о моей тактике, поляк успокоился, положил мне на плечо тяжелую руку, рассмеялся:
— Дурак я, дурак! До тридцати четырех дожил, а таких вещей не понимаю. Я, может, тоже подумаю.
— И побежите? — радостно спросил я.
— Возможно. — Мне показалось: в темноте он улыбнулся. — Когда потребуются тебе мои услуги?
— Скоро, Мы должны воспользоваться тем, что я сейчас немного свободен. Если меня снова не запрут под замок…