Тайная история Марии Магдалины
Шрифт:
Улицы уже наполнялись встревоженными людьми: большая часть жителей Тивериады не желала участвовать в войне, однако повстанцы из Иерусалима превратили их город в свой оплот, и теперь мирным гражданам предстояло расплачиваться за чужое безумство. В то время как перепуганная толпа вливалась в город, надеясь укрыться за стенами, мы с Ясоном проталкивались в противоположном направлении, а оказавшись за воротами, поспешили в холмы, откуда открывался вид на плоскую равнину, которой вскоре предстояло стать полем сражения. Там, на взгорье, огибая каждую скалу или куст, я отчаянно надеялась, что вот здесь, сейчас, встречу Элишебу. Мы узнаем друг друга, обнимемся и все, что разделяло нас эти годы, будет стерто из памяти.
Несколько
О, слава Богу, что Элишеба осталась в Тивериаде, а не бежала, например, в ту же Магдалу. Ибо в Магдале все закончилось страшной резней. Город отказался покориться и выдать мятежников, после чего Тит, заявив, что рука Рима настигнет его врагов повсюду, бросил легионы на штурм. Кровопролитное сражение развернулось не только на суше, но и на озере, что было явлено мне в том давнем видении. Тысячи людей пали, а поверхность Галилейского моря обагрилась человеческой кровью и окрасилась в ярко-красный цвет, уподобив его чудовищно вспучившемуся рубину.
Ворвавшись в город, римляне, ожесточенные сопротивлением, обрушили свой гнев на всех без разбора, не различая мятежников и мирных обывателей. Многие дома были преданы огню и обращены в руины. Неужели и мой старый дом, и отцовский склад, и дом Илия, где жила Дина— все это погибло?
Разрушение и уничтожение приняли такой размах, что Веспасиан учредил трибунал, призванный решить судьбу жителей города, в том числе и невинно пострадавших. Понимая, что люди, оставшиеся без крова и средств существования, поневоле прибьются к мятежникам, и, не желая допустить этого, он принял к исполнению жестокий и коварный план одного из своих советников. Уцелевшим горожанам было обещано прощение и вспомоществование при условии переселения в Тивериаду. Повиновавшихся согнали на тамошний стадион, после чего старых и больных безжалостно перебили, шесть тысяч самых крепких молодых людей угнали на строительство канала, который рыли в Греции по приказу Нерона, а еще тридцать тысяч мужчин и женщин обратили в рабство.
Такова была прискорбная участь моего родного города. С тех пор я больше уже не звалась Марией из Магдалы, ибо моя Магдала подверглась разрушению.
Сорок дней мы соблюдали траур, оплакивая нашу страну и города, и горе наше невозможно было описать словами. И все это время я неустанно молилась о безопасности Элишебы, возлагая все свои надежды на то, что она, благодарение Богу, жила в Тивериаде, а не в злосчастной Магдале.
Римляне неотвратимо продвигались на юг, пока не достигли Иерусалима. Длившаяся почти год битва за священный город описана в хрониках и, в отличие от битвы при Магдале, известна во всех подробностях. Каждый квартал, каждый превращенный в крепость дом приходилось брать штурмом. Под конец голод довел уцелевших жителей Иерусалима до животного состояния, уничтожение же храма явилось даже не результатом обдуманного намерения: факел, случайно брошенный каким-то солдатом, вызвал пожар, не пощадивший красу и славу Израиля. Все, что находилось внутри, погибло в огне, а когда несколько дней спустя по обугленным руинам прошагали легионеры, они попирали ногами разбитые таблички, некогда горделиво возвещавшие, что всякий, не принадлежащий к народу избранному и вступивший на эту священную землю, встретит смерть.
Так прекратил существовать храм, со всеми
Весь город, кроме трех оборонительных башен, оказавшихся захватчикам не по зубам, сровняли с землей, жителей, чудом переживших осаду, голод, штурм и резню, обратили в рабство. Золотые меноры и другую драгоценную утварь Тит отправил в Рим, дабы продемонстрировать народу во время триумфального въезда в город. Священные предметы были подвергнуты поруганию и выставлены на потеху рукоплещущей толпе язычников.
Наш молитвенный дом, духовный центр нашего мироздания, тоже погиб. Что нам следовало делать теперь? Без Иерусалима, без якоря, крепившего нас к материнской церкви, мы дрейфовали на волнах, не зная, к какому берегу прибиться.
А как обстояло дело с дочерними церквами, учрежденными за рубежами Израиля? Многие общины, основанные Павлом, в первое время после его смерти испытывали значительные трудности. Иерусалимская доктрина жесткого следования Закону за время его десятилетнего пребывания в узилищах набрала силу, тогда как будущее учения Павла, более терпимого и, как оказалось, более прозорливого, представлялось туманным. Однако с падением Иерусалима все изменилось в мгновение ока. Из всех течений христианства именно учение Павла пережило тяжкие времена лучше всего, и с тех пор брешь между материнской и дочерней религией стала столь широкой, что даже самые доброжелательно настроенные люди, глядя с одной ее стороны, не могли увидеть своих братьев, находившихся на другой.
Мы оставались в Пелле десять лет. Через пять лет после падения Иерусалима Симеон собрал маленькую группу единомышленников и заявил, что намерен вернуться в священный город, который в ту пору медленно и мучительно возвращался к жизни. Мы с Иоанном решили отправиться в Эфес. Матфей, Симон и Фаддей умерли в Пелле, так что нас, первых учеников, осталось только двое.
— Почему в Эфес? — удивился Симеон. — Почему бы вам не вернуться в Иерусалим?
— При Павле церковь в Эфесе была крепка, — пояснил Иоанн, — сейчас же она пребывает в упадке и может вовсе исчезнуть. В городе очень сильно влияние культа Артемиды, которому трудно противостоять. Между тем Эфес важен хотя бы по своему расположению: оттуда удобно держать связь с другими церквами того края. Павел в свое время создал общины в Дервии, Листре, Иконии, Антиохии Писидийской, а сейчас мы даже не имеем известий о том, что там происходит.
— Надеюсь, вы не собираетесь лично совершить обход всех этих общин, — пробурчал Симеон. — Вам очень повезет, если вы доберетесь до Эфеса.
— Они еще вполне способны ходить— буркнул Иоанн, глядя на свои обутые в сандалии ноги.
— Эй, да тебе ведь почти восемьдесят!
— Когда вершишь Господень труд, это не возраст, — указал Иоанн, — Моисею было восемьдесят, когда он противостоял фараону. А как насчет Халева, знаменитого Моисеева воителя? Вспомни, что он сказал Иисусу Навину. «Вот, мне восемьдесят пять лет; но и ныне я столь же крепок, как и тогда, когда посылал меня Моисей: сколько тогда было у меня силы, столько и теперь есть для того, чтобы воевать». [86]
86
И. Нав. 14. 10–11
— Ну и что было потом? — спросил Симеон.
— А ты что, не знаешь? — удивился Иоанн. — Он победил. Поле боя осталось за ним.
— Ну-ну, — покачал головой Симеон. — Может быть, тебе стоило бы сменить имя на Халев?
— А что? — отозвался Иоанн. — Осталось еще немало битв, в которых надо сразиться. И я, признаться, по-прежнему рвусь в бой.
— Мария, ты хорошо подумала? — спросил Симеон. — Твои знания и преданность очень пригодились бы нам при восстановлении общины в Иерусалиме.