Тайная капитуляция
Шрифт:
Вольф не упомянул встречу в Асконе с военными советниками союзников. Он к тому времени был убежден, что Кальтенбруннер и Гиммлер, а потому и Гитлер знали только о встрече 8 марта в Цюрихе. Гитлер пристально смотрел на него, явно ожидая, что он дрогнет или отведет взгляд от этого пронзительного взора. Вольф держался твердо, смотрел фюреру в глаза и, похоже, преуспел в создании впечатления искренности и честности, потому что, когда он закончил, Гитлер сказал, что понимает и принимает его объяснения. Затем он спросил, что Вольф думает о возможных условиях капитуляции. Вольф ответил, что безоговорочной капитуляции избежать не удастся. Существует, как он думает, возможность некоего смягчения условий, но в целом все будет зависеть от того, продемонстрируют ли немцы добрую волю и уважение к стране и народу Италии.
После этого Гитлер прервал
Вольфу, похоже, удалось уцелеть после первого раунда. Привычное обаяние, искренний и открытый взгляд голубых глаз, все, что помогло ему годами раньше подняться на высокие посты, даже в структуре СС, сработало вновь. Он видел, что Гитлер пребывает в состоянии умственного и физического расстройства, и понимал, что, может быть, ему просто повезло, что его отчет, в котором было полно дыр, видимо, совпал по настроению с навязчивыми идеями Гитлера. Кальтенбруннер не сказал ни слова. Гитлер принял объяснения Вольфа, и это сделало весьма призрачными надежды Кальтенбруннера выиграть состязание за лавры миротворца.
Гитлер, который, по словам Вольфа, всегда отличался жесткой военной осанкой, теперь согнулся, был трясущимся и дряблым, с запавшими глазами. Он таскал свое тело тяжело и медленно. Его правая рука постоянно дрожала. Было похоже, что у него проблемы с вестибулярным аппаратом – после каждых нескольких шагов он терял равновесие и вынужден был садиться. Глаза были налиты кровью. Уже давно его зрение было таким плохим, что все документы ему печатали на специальной пишущей машинке с литерами в три раза больше обычных, чтобы он мог прочитать текст без очков, которые он считал неприличными для диктатора. Временами он ронял изо рта слюну, сам этого не замечая. Однако, когда он говорил, к нему как будто на время вновь возвращалась его знаменитая безжалостная энергия. Он внезапно оживал, по контрасту с той картиной общего физического разложения, которую являл собой. В такие моменты его знаменитая память на имена, факты и цифры казалась такой же хорошей, как прежде.
Вольф, изнемогая от усталости, вернулся в отель «Адлон», где проспал все утро. Это было 18 апреля.
Как рассказывал нам Вольф через несколько лет, на обратном пути в бункер днем он проходил мимо банка, где хранились различные ценные бумаги, принадлежащие ему и жене, и в какой– то момент у него возникло желание зайти в банк и забрать ценные бумаги и снять все деньги со счета. Он стоял возле банка, пытаясь собраться с мыслями. В конце концов он пошел прочь, решив, что было бы неправильно заниматься своими частными делами в тот момент, когда стоял вопрос о жизни и участи армий и наций.
Ожидая следующего приема у Гитлера, Вольф заметил, что в бункере царила атмосфера отчаяния и страха, хотя все пытались изображать мужество. Все, кроме Гитлера, знали, что никаких чудес не ожидается. Все знали, что через несколько дней русские полностью окружат Берлин, – все, кроме Гитлера, который все еще планировал военные операции с целью их остановить. Вольф узнал, что Гитлер в любом случае не собирался уходить в «горный бастион», желая остаться в Берлине, хотя многие в его окружении еще надеялись как-то бежать в Южную Германию. При этом мало говорили о «бастионе» как таковом или о сопротивлении до последней капли крови в Альпах – только о том, как избежать русского плена [16] .
16
Есть множество рассказов и свидетельств о тех последних днях в бункере Рейхсканцелярии (Тревор-Ропер, Больдт, генерал Варлимонт). Одну из историй того периода, которую я никогда не видел опубликованной, рассказал мне один немецкий генерал, посетивший бункер за два дня до визита Вольфа (20 апреля), чтобы присутствовать на совещании у Гитлера. В комнате для курящих (Гитлер не выносил табак и никому не позволял курить в своем присутствии) этот генерал обнаружил Фегеляйна, Мартина Бормана и генерала Бургдорфа, адъютанта Гитлера, а также огромное количество пустых и еще неоткупоренных бутылок вина. Лица присутствовавших были багровыми, кители расстегнуты. (Бургдорф, между прочим, был тем человеком, через которого в октябре Гитлер передал Роммелю ампулу с ядом и который убедил Роммеля принять этот яд по требованию Гитлера.) Теперь
Пока Вольф ждал, начался авианалет. Сидя глубоко под землей в бункере, он ощущал, как сотрясается земля, и думал, что ему вряд ли удастся выбраться из Берлина, даже если Гитлер его отпустит. К тому времени, когда бомбежка кончилась, появился Гитлер и предложил Вольфу прогуляться с ним по террасе наверху. Гитлеру принесли шинель, откуда-то появились Кальтенбруннер и Фегеляйн, и они втроем сопровождали Гитлера в его хождении вверх-вниз по террасе. В воздухе стоял запах горящего дерева. Сама Канцелярия была значительно повреждена, а большая часть парка перепахана бомбами, но на террасе еще сохранилась вполне пригодная для прогулок дорожка.
Гитлер сказал Вольфу, что утром рассмотрел изложенный им вопрос в свете всех своих будущих планов. После увольнения упрямого генерала Гудериана, объяснил Гитлер, он наконец нашел подходящего начальника генерального штаба в лице генерала Кребса [17] , который понимает его мысли и может воплощать их в жизнь.
На востоке, сказал Гитлер, чтобы противостоять бронированным армадам русских, сейчас оборудована противотанковая система с хорошо подобранными позициями зенитной и противотанковой артиллерии на глубину до семи километров, так что в последние три дня русские теряли в среднем по 250 танков в день. Даже могучие русские танковые армии долго не выдержат такого кровопускания, и следует вскоре ожидать их истощения и ослабления атак.
17
Гитлер назначил этого последнего из своих военачальников 28 марта, то есть примерно за 20 дней до разговора с Вольфом. Кребс был типичным нацистским прихлебателем из тех, которыми Гитлер окружил себя в последние месяцы. Гудериан был уволен после многочисленных споров с Гитлером по вопросам стратегии.
Теперь он решил осуществить следующий генеральный план военных действий. В Германии будут созданы три мощные цитадели: одна – в центре, под его командованием, в столице; другая – на севере, в Шлезвиг-Гольштейне, Дании и Норвегии, и еще одна – на юге, включая альпийскую крепость. Он намерен сознательно отступить из широких открытых пространств между Шлезвиг-Гольштейном и Берлином и между Берлином и Альпами и издал приказы германским войскам отступать к ближайшей цитадели. Скоро, без сомнения, русские и англоамериканцы встретятся где-то на этих открытых пространствах, и, если он хоть сколько-нибудь знает русских, они никогда не остановятся на линии, согласованной в Ялте.
Американцы, однако, ни при каких обстоятельствах не смогут с этим примириться. Поэтому они будут вынуждены отодвинуть русских назад силой оружия, – здесь Гитлер остановился и уставился на Вольфа пронзительным взглядом, – и это будет момент, с которого он, Гитлер, будет участвовать в окончательной войне на одной стороне или на другой. Он заявил, что способен держаться в Берлине против Востока и Запада по крайней мере шесть, возможно, даже восемь недель, и по этой причине он говорит Вольфу, что тот обязан столько же держаться в Италии. За это время, как ожидает Гитлер, произойдет конфликт между западными союзниками и Россией, а тогда Гитлер решит, на чьей стороне ему выступить.
Вольф ответил Гитлеру: «Мой фюрер, есть ясность в том, чью сторону вы примете в таком конфликте?» Гитлер посмотрел на Вольфа и, после краткого размышления, сказал: «Я приму решение в пользу той стороны, которая предложит мне больше. Или той, которая первой установит со мной контакт».
Было ясно, что разум Гитлера, находящийся в постоянном напряжении ввиду происходящих событий, время от времени переполнялся совершенно противоречивыми мыслями, которые он озвучивал без каких-то размышлений, как только они к нему приходили. Несколькими мгновениями позже он сказал с неожиданным загробным и неестественным спокойствием: «Вы знаете, с самого начала войны мне хотелось уйти и наблюдать со стороны за поведением германского народа и влиять на него. Скоро я передам власть наиболее компетентным своим соратникам».