Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
Шрифт:
Поддержать обращение в «Правду» должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе сбора их подписей, в котором активную помощь сотрудникам ЦК и редакции «Правды» оказывали академик Минц и начальствующий журналист Хавинсон-Маринин, произошел некоторый сбой: Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем ряду, заявив Сталину, что он не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства и потому должен быть обозначен отдельно. Коллизию эту разрешили быстро, предоставив Кагановичу копию письма, которую тот и подписал как персональное обращение в «Правду». Хорошо осведомленный в тайнах кремлевской политической кухни Каганович отрицал потом наличие у Сталина намерения депортировать евреев [1476] . На пленуме ЦК в июле 1953 года он, имея в виду «националистов», заявит, что «дело врачей» было бы «неправильно связывать с еврейством вообще». Возникла и заминка с Эренбургом, который, прежде чем поставить свой автограф, решил заручиться благословением Сталина, направив ему записку, в которой как сторонник полной ассимиляции евреев намекнул на заведомую порочность затеи с посланием, исходящим от людей, объединенных по национальному признаку. Он также выступил против использования в письме определения «еврейский народ»,
1476
Не упоминает о подобных планах в своих мемуарах и такой яростный обличитель сталинских преступлений, как Н.С. Хрущев. Из приближенных Сталина только Н.А. Булганин, выйдя на пенсию, любил после изрядного возлияния поведать своим собеседникам, разумеется, «по большому секрету» о том, как Сталин поручал ему подготовку и осуществление депортации евреев.
«Каково бы ни было национальное происхождение того или иного советского человека, он прежде всего патриот своей Родины и он подлинный интернационалист, противник расовой или национальной дискриминации, ревнитель братства, бесстрашный защитник мира».
Сомнения писателя дошли до всесильного адресата (его записка потом была обнаружена на «ближней даче» среди других бумаг), который тем не менее не позволил ему уклониться от исполнения номенклатурного долга. Так под обращением наряду с прочими [1477] появился и автограф Эренбурга [1478] .
1477
На подписном листе к обращению в редакцию «Правды» (хранится в РГАНИ — Ф. 5, Оп. 25, Д. 504, Л. 177–179) имеются также оригинальные автографы С.Я. Маршака, B.C. Гроссмана, М.О. Рейзена, М.И. Ромма, Л.Д. Ландау, И.О. Дунаевского и многих других видных деятелей еврейского происхождения.
1478
Источник. — 1997. — № 1. — С. 142. Чуев Ф.И. Так говорил Каганович. — С. 174. Известия ЦК КПСС. — 1991. — №. 1. — С. 192. Правда. — 1953. — 28 янв.
Высказанные писателем замечания были учтены при редактировании письма, которое в целом было несущественным и свелось в основном к тому, что из него изъяли противоречившее сталинскому учению о нациях словосочетание «еврейский народ», почему-то вкравшееся в текст. 29 января Михайлов и Шепилов направили подправленный проект Маленкову, а тот, в свою очередь, представил его Сталину. Поскольку 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, напрашивается вывод, что текст Сталину не понравился. Можно предположить, что тон письма — чрезмерно резкий, если не сказать, кондовый — его не устроил, ибо не способствовал достижению искомой цели: затушить скандальную ажитацию вокруг «дела врачей» в стране и в мире. Обоснованность такой догадки представляется вполне очевидной, так как составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом О выполнении задания он отчитался 20 февраля, когда вручил Михайлову «исправленный текст проекта письма в редакцию газеты “Правда”». Хотя в идейно-концептуальном смысле сотворенное под руководством Шепилова не претендовало на новизну, но зато по форме и лексике оно разительно отличалось от того, что было раньше. Это была уже не прежняя вульгарная агитка, а вежливое приглашение «вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев». Соответствующим образом преобразился и язык послания: исчезли «выродки», «отщепенцы», «шпионские банды», испарились куда-то «еврейские буржуазные националисты», не использовался даже такой ходовой пропагандистский штамп, как «англо-американские империалисты» (вместо них фигурировали «американские и английские миллиардеры и миллионеры», «зарвавшиеся еврейские империалисты»), «еврейские труженики» не призывались больше к повышению бдительности, но появилось вновь вычеркнутое было словосочетание «еврейский народ» (это мог сделать вопреки собственной теории только сам Сталин) и, самое главное, уже не выдвигалось никаких требований расправиться с «врачами-отравителями». Правда, пуще прежнего костерился Израиль и сионисты, что объяснялось неожиданно и скандально произошедшим тем временем разрывом дипотношений с этим государством. Умиротворяющая направленность письма дополнительно оттенялась внушавшей оптимизм концовкой — пожеланием начать издание в Советском Союзе газеты, предназначенной для широких слоев еврейского населения в стране и за рубежом [1479] .
1479
РГАНИ. — Ф. 5. — Оп. 25. — Д. 504. — Л. 138–168, 187. Источник. — 1997. — № 1. — С. 143–146.
Поскольку из послания был изъят призыв «самого беспощадного наказания преступников», можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по «делу врачей» (тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации). Если бы Сталин вскоре не умер, то скорей всего имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством Еврейского антифашистского комитета.
Как известно, обращение еврейской общественности так и не появилось в печати. Думается, сам Сталин успел незадолго до приступа смертельной болезни отвергнуть эту идею, исходя из того соображения, что публикация любой, даже выдержанной в самом оптимистическом тоне коллективной петиции евреев будет свидетельствовать о том, что в стране продолжает существовать пресловутый «еврейский вопрос». Возможно, что до диктатора в конце концов дошел смысл предостережения, прозвучавшего в письме Эренбурга:
«Опубликование «Письма», подписанного учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины» [1480] .
То, что диктатор передумал публиковать письмо, отнюдь не означало, что он намеревался возвратиться на старые позиции. За это говорит хотя бы то, что с 20-х чисел февраля с полос «Правды» исчезла воинственная риторика, неизменно
1480
Источник. — 1997. — № 1. — С. 142.
В ночь на 1 марта 1953 г. у Сталина произошел сильнейший инсульт, после которого он, впав в кому, прожил всего несколько дней.
Смертельная болезнь вождя породила поначалу в его ближайшем окружении большое смятение. Памятуя предостережение вождя, что ротозейство — это та болезнь, которой в наибольшей степени подвержены наши товарищи, а также его поучение о необходимости повышать политическую бдительность в критические моменты истории, руководство МГБ выпустило 3 марта на всякий случай (если вдруг диктатор выздоровеет [1481] ) директиву «Об аресте враждебных элементов», которая подхлестнула аресты «еврейских националистов» (были взяты под стражу «космополит» И.Л. Альтман, театральный администратор И.В. Нежный, писатель А. Исбах и др. [1482] ). Однако вскоре Сталин умер, и эта репрессивная волна быстро сошла на нет.
1481
Согласно истории болезни Сталина, у того после инсульта время от времени наблюдались краткие проблески сознания (реагировал на присутствующих открытием глаз) (РГАСПИ. — Ф. 558. — Оп. II. — Д. 1483. — Л. 84).
1482
Более того, даже после смерти Сталина, 6 марта 1953 г., видимо, в силу бюрократической инерции был принят указ президиума Верховного Совета СССР о лишении Михоэлса звания народного артиста СССР и ордена Ленина, который отменили только 30 апреля 1953 г., причем указом того же органа власти, вышедшим под грифом «Без опубликования в печати».
Поскольку даже смерть диктатора не смогла сразу же обуздать инерцию антиеврейских репрессий, то нет сомнений в том, что, задержись он на этом свете подольше, то тайное преследование так называемых «еврейских националистов» несомненно продолжалось бы. Вместе с тем нельзя однозначно утверждать, что эти успевшие стать уже рутинными аресты переросли бы вскоре в массированные антиеврейские гонения или тем более в новую крупномасштабную общую чистку руководящего номенклатурного слоя, якобы подготовлявшуюся Сталиным с конца 1952 года. Эта довольно расхожая до сих пор версия закрепилась в исторических анналах с легкой руки Хрущева и других соратников вождя, которым очень хотелось задним числом списать собственное соучастие в сталинских преступлениях утверждением о грозившей им смертельной опасности. Обосновывается такая гипотеза главным образом тем, что Молотов и Микоян были заподозрены Сталиным в шпионаже в пользу американцев и англичан и чуть ли не поэтому он не включил их на пленуме ЦК, состоявшемся сразу же после закрытия XIX съезда партии, в состав бюро президиума ЦК КПСС, негласно созданного вместо старого политбюро. При этом «смазывается» то обстоятельство, что и Молотов, и Микоян вошли в президиум ЦК, хотя и лишились личного благоволения вождя. Но подобная же совсем «не смертельная» опала была наложена тогда в силу определенных обстоятельств и на такого долголетнего члена политбюро, как Андреев. Чтобы выяснить причины, лежавшие в основе недовольства Сталина этими людьми, необходимо с реальными фактами в руках разобраться по каждому случаю в отдельности. Если обратиться, к примеру, к обстоятельствам, приведшим к устранению Молотова из высшего эшелона власти (бюро президиума ЦК), то станет ясным, что этому способствовали отнюдь не подозрения в шпионаже, а совсем другое. Из сделанной первым секретарем Курского обкома партии Л.H. Ефремовым подробной записи (кажущейся весьма достоверной) выступления Сталина на упомянутом выше пленуме следует, что основными в отношении Молотова были вот такие давно копившиеся в душе диктатора подозрения:
«Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков… Чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая политическая ошибка товарища Молотова…. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве это недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым…Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной… Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо» [1483] .
1483
Ефремов Л.Н. Дорогами борьбы и труда. — Ставрополь, 1998. — С. 12–14.
Из приведенного высказывания видно, что Сталин, продолжая в общем-то доверять Молотову (в противном случае он давно бы с ним расправился), серьезно беспокоился, как бы того не использовали в антигосударственных целях «еврейские националисты», проникшие даже в семью старого соратника. Поэтому выглядят перевернутыми по смыслу с ног на голову слова, сказанные Молотовым через много лет:
«Она (Жемчужина. — Авт.) из-за меня пострадала… Ко мне искали подход, и ее, допытывали… чтобы меня, так сказать, подмочить» [1484] .
1484
Сто сорок бесед с Молотовым. — С. 466.
Совершенно очевидно, что главным действующим лицом в этой жизненной драме был не Молотов, а Жемчужина, которую Сталин распорядился в конце января 1953 года доставить из кустанайской ссылки в Москву. Закодированная в оперативной документации как секретный «объект-12», она снова подверглась допросам, но только в связи с показаниями арестованных врачей Виноградова, Вовси и Когана, и от нее не домогались оговора того, с кем она формально была разведена. Как «еврейского националиста» МГБ арестовало 19 февраля бывшего советского посла в Великобритании И.М. Майского, который в 1943–1946 годах был заместителем Молотова в НКИД. По тому же обвинению были взяты под стражу и три работавших вместе с Майским в Лондоне сотрудника советского посольства, в том числе С.Н. Ростовский (Эрнст Генри). От них также не требовали компромата на Молотова. Поэтому сделанное спустя много лет Э. Генри в одном из интервью гипотетическое и не подкрепленное какими-либо доказательствами заявление о том, «что готовился процесс против Молотова и что его и нас вместе с ним спасла только смерть Сталина…» [1485] нельзя признать убедительным. Тем более, что, не успев начаться, следствие вдруг застопорилось. В последний раз Жемчужину вызвали на допрос 2 марта. Потом все неожиданно прекратилось.
1485
Дружба народов. — 1988. — № 3. — С. 239.