Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

Костырченко Г. В.

Подобная критика Панкратовой не была случайной. Искушенный в перипетиях кремлевской политики, Александров [627] знал о «больном месте» Сталина, крайне озабоченного тогда ростом разбуженного войной национального самосознания народов СССР, или, проще говоря, стихийного национализма (казахского, украинского, башкирского, еврейского и любого другого, в том числе, как ни парадоксально, и русского), что воспринималось им как главная угроза единству красной империи. Этому политическому вызову советское руководство противопоставило неординарные решения в рамках принятого в середине 30-х годов государственно-патриотического курса в идеологии. Важнейшим из них стал отказ в начале 1944 года от революционного «Интернационала» и принятие нового государственного гимна, начинавшегося словами: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Примечательно, что первоначально как один из самых удачных рассматривался значительно более «прорусский» вариант гимна, представленный поэтом еврейского происхождения О.Я. Колычевым:

627

В подтверждение того, что Александров не только отлично разбирался в хитросплетениях сталинской национальной политики, но и педантично следовал ей в практических делах, можно привести следующий конкретный факт. Когда после состоявшегося в Киеве 29 ноября 1943 г. митинга по случаю освобождения города от гитлеровцев его участники направили Александрову на согласование текст принятого ими послания «Украинский народ — великому русскому народу», тот запретил его публиковать только на том основании, что

русский и украинский народы назывались в нем равными. Тогда как, по мнению Александрова (основанном на доктрине Сталина), «всеми признано, что русский народ является старшим братом в семье народов Советского Союза»[1582].

Славься Россия, наша Держава! Славьтесь народы русской земли! Нашей державы стяг величавый Сквозь испытания мы пронесли. Слава народам, в дружбе живущим! Славься Россия — дружбы оплот! Славься вовеки наш всемогущий. Непобедимый русский народ! [628]

На этой великорусской волне критика Панкратовой еще больше усилилась. Стремясь найти защиту от коллег-оппонентов и, самое главное, от стоявших за их спинами Щербакова и Александрова, она 2 марта 1944 г. направила письмо Жданову (с кем была знакома с середины 30-х годов как руководителем разработки учебников по гражданской истории) с просьбой об аудиенции «для личных и более детальных объяснений» [629] . В то время Жданов, будучи в столице наездом из Ленинграда, по-видимому, встретился с историком и решил ей помочь. Правда, второго человека в партии скорее всего волновала не столько судьба этой женщины, сколько нежелательные для него последствия дальнейшего усиления конкурирующей группировки в ЦК. На первых порах Жданов действовал не так активно, как, наверное, хотел бы: дела в Ленинграде отнимали почти все его время и силы. Тем не менее ситуация на «идеологическом фронте» и так складывалась для него благоприятным образом, чему способствовали следующие обстоятельства.

628

Там же. — Д. 217. — Л. 92.

629

Там же. — Д. 224. — Л. 9.

В начале 1944 года вокруг начавшей выходить еще перед войной под эгидой Агитпропа многотомной «Истории философии» разгорелся громкий скандал. Поводом к нему послужило письмо Сталину философа З.Я. Белецкого, который подверг резкой критике вышедший в 1943 году третий том этого издания. В частности, он утверждал, что в нем содержатся крупные ошибки в освещении истории немецкой философии конца XVIII — начала XIX века и имеет место некритический подход создателей к теоретическому наследию Г. Гегеля, И. Фихте и других германских мыслителей, «реакционные воззрения» которых были взяты на вооружение нацистскими идеологами. Особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что несколькими месяцами ранее редакторы тома — Александров, Митин, Юдин и Б.Э. Быховский получили за него Сталинскую премию. Боясь усугубить свое положение, Александров, смирив аппаратную гордыню, решил на время затаиться и не реагировать на критику. Но не бездействовал, а, отводя удар от себя и направляя его на других, спровоцировал на ответные действия своих соредакторов — Митина и Юдина, которые вскоре предоставили на его имя записку в ЦК, в которой Белецкий обвинялся во всех смертных грехах, в том числе в вульгаризации марксизма, «покровщине», в демагогическом выстраивании «примитивной» идейно-философской логической «цепочки»: Кант — Фихте — Шеллинг — Гегель — Ницше — Геббельс. Кроме того, они выступили против антинемецкой истерии [630] , поразившей советскую пропаганду и выразили опасение по поводу усиливающейся в ней из месяца в месяц тенденции возвеличивать все русское. Своим неосторожным призывом к умеренности, к отказу от явных проявлений германофобии и шовинизма Митин и Юдин, сами того не ведая, в одночасье превратили себя в козлов отпущения в этой истории. Дело оставалось за малым: представить их таковыми в глазах кремлевского руководства, что и было сделано Александровым, который переслал письмо своих бывших соредакторов Маленкову, снабдив его соответствующим комментарием. Тот в свою очередь ознакомил с этим материалом Сталина, получив от него полномочия навести порядок на «философском фронте». И вот закономерный итог: на прошедшем в феврале — марте 1944 года под председательством Маленкова совещании в ЦК Митин и Юдин предстали в качестве главных обвиняемых. На нем умеренный антигерманизм последних, обосновываемый известным высказыванием Сталина о том, что «гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается» [631] , подвергся особенно яростным словесным атакам со стороны таких известных партпочвенников, как Щербаков и Шаталин [632] . С нападками выступили и коллеги-философы, доказывавшие прямую связь идеологии нацизма с классической немецкой философией [633] .

630

В частности, они призывали прекратить использование в печати уничижительной клички немцев «фрицы» и критиковали выступивших осенью 1943 года на сессии АН СССР историка Тарле и писателя А.Н. Толстого за то, что первый заявил, что история Германии только в том и состояла, чтобы подготовить нападение на Россию, ее захват и колонизацию, а второго — за эмоциональное высказывание о том, что «крылатые девы Валькирии — прообраз «фокке-вульфов» и «мессершмиттов» — есть то, что вечно реет над безумным взором немца, известного врага гуманитарной цивилизации»[1583].

631

Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. — М., 1944. — С. 43.

632

На заседании в ЦК 11 марта 1944 г. Шаталин, обращаясь к Митину и Юдину, в частности заявил: «Почему вы сейчас нашли время для того, чтобы защищать немцев? Немцы сами себя защищать будут, когда мы их будем вешать, а вы нашли время — на трех заседаниях все немцев защищаете. И это в Отечественную войну». Выступивший затем Щербаков сказал: «Наш враг — немцы. Выиграть такую небывалую войну нельзя без того, чтобы не ненавидеть наших врагов-немцев всем своим существом. В этом направлении известную работу проделали Толстой, Эренбург, Тарле. Разве не главное сейчас разбить немцев? А Юдин сидит в башне из слоновой кости, проповедует принцип «наука ради науки» и не хочет видеть, что творится в жизни»[1584].

633

На первом заседании в ЦК 25 февраля Белецкий обратился к Митину со следующими словами: «Вы доказывали в третьем томе, что фашистская, философия не имеет никакого отношения к прошлой идейной истории Германии… Вам известно, что перед войной фашисты ежегодно устраивали гегелевские философские конгрессы… и организовывали фихтевские научные общества?..». Тогда же Белецкого поддержал Кольман: «Я сам видел в трофейных походных библиотеках гитлеровских офицеров литературу с выдержками из Фихте, подстегивающими их против нас. Это не случайность…»[1585].

Так началась атака на тех, кто в начале 30-х годов, сокрушив «меньшевиствующий идеализм», захватил руководящие позиции в советской философии. Представляя казенно-догматическую философскую школу, оперировавшую в основном цитатами классиков марксизма-ленинизма и прикрывавшую свою интеллектуальную убогость быстро освоенным талмудизмом и начетничеством, Митин и Юдин в период почти всеобщей идейной шовинизации не смогли проявить «диалектическую гибкость» и преодолеть советский академический снобизм и марксистско-ленинскую ортодоксальность [634] (в том числе и ленинский постулат

о немецкой классической философии как об одном из гносеологических источников марксизма), за что и поплатились.

634

По этому поводу выступивший на совещании будущий преемник Юдина по руководству Институтом философии АН СССР В.И. Светлов ехидно заметил: «Об Институте философии говорят как о замкнутой и отгороженной от жизни и от других наук «вещи в себе» на Волхонке»[1586].

Все это было на руку Александрову, который, подставив под огонь критики Митина и Юдина, а также сам приняв участие в их травле на совещании в ЦК, свел к минимуму обвинения в свой адрес. Вместе с Поспеловым и с замом по Агитпрому П.Н. Федосеевым он подготовил и направил Маленкову и Щербакову справку «по затронутому в ходе обсуждений по истории философии вопросу о “школе Покровского”», в которой детально разбирались «неосознанные рецидивы покровщины» в выступлениях Митина и Юдина в ЦК. С целью более основательного опорочивания последних, да и не только их (косвенным образом удар наносился и по Панкратовой), в документе приводился длинный перечень уже полузабытых прегрешений самого Покровского: отрицал прогрессивное значение крещения Руси, называл Петра I «неудачным реформатором» и «пьяницей», начало войны 1812 года охарактеризовал в том духе, что «русские помещики напали на Наполеона»; утверждал, что патриотизма нет, а существует только национализм («Наука не имеет никаких оснований проводить резкую черту между «несимпатичным» национализмом и «симпатичным» патриотизмом. Оба растут на одном корню»), в 1912–1914 годах сотрудничал с Троцким, издав к юбилею основания дома Романовых совместный сборник «Триста лет позора нашего» [635] .

635

Там же. — Ф. 83. — Оп. 1. — Д. 5. — Л. 44–53.

Тем не менее, несмотря на головоломное интриганство, полностью выйти сухим из воды Александрову все же не удалось. Подготовленное при участии Жданова постановление ЦК ВКП(б) от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии» содержало не только кары в отношении Митина и Юдина [636] , но и отстраняло начальника Агитпропа от дальнейшего редактирования многотомной «Истории философии». Кроме того, аннулировалось ранее принятое решение о присуждении коллективу создателей третьего тома Сталинской премии, и его стали изымать из книготорговой сети и библиотек [637] .

636

Митин не только был снят с поста директора Института Маркса — Энгельса — Ленина, на который был назначен ставленник Александрова B.C. Кружков, но и освобожден от должности редактора журнала «Под знаменем марксизма», закрытого, правда, вскоре по постановлению оргбюро ЦК от 26 июля 1943 г. Юдину же пришлось поплатиться креслом директора Института философии[1587].

637

Там же. — Ф. 17. — Оп. 3. — Д. 1050. — Л. 145–152.

Ободренная таким поворотом событий, Панкратова 12 мая обратилась к Сталину, Жданову, Маленкову и Щербакову с письмом, в котором обвинила Александрова и работников его аппарата в существенных упущениях на «историческом фронте», одновременно предложив по примеру проведенного в ЦК обсуждения философских вопросов созвать там же и совещание историков. И таковое вскоре состоялось. Однако находившийся в Ленинграде Жданов не принял в нем участия (только 19 июля он окончательно переедет в Москву). Тем не менее, ознакомившись с материалами дискуссии и используя полученные от Панкратовой обстоятельные письма о ситуации в исторической науке, он быстро вошел в курс дела, а затем перешел в наступление против Щербакова и Александрова — своих главных конкурентов в борьбе за идеологическое лидерство в партии. Первое, чего он добился, было отклонение проекта постановления политбюро, предложенного Александровым по итогам совещания историков в ЦК. Вместо него Жданов в августе — сентябре подготовил несколько вариантов тезисов «О недостатках и ошибках в научной работе в области истории СССР», в которых в осторожной (после продолжительного отсутствия его положение в Москве не было еще особенно устойчивым), но все же достаточно откровенной форме одернул Александрова. Он даже осудил антисемитизм как «неотъемлемую принадлежность великодержавной политики царизма», а опекаемых Агитпропом историков старой школы подверг критике за их попытки «идеализировать» царский режим, основанный «на унижении, зверском угнетении всех нерусских народов, раздувании ненависти ко всем нерусским… насаждении резни и погромов». Для проформы Жданов слегка пожурил и Панкратову за повторение ошибок школы Покровского. Одновременно в целях укрепления идеологической основы национального единства в стране он обозначил свое видение советского патриотизма, который, согласно его трактовке, с одной стороны, «вырос на почве интернационализма», а с другой — «не имеет ничего общего с безродным и беспочвенным космополитизмом» и базируется на «любви всех советских народов к своему социалистическому отечеству — СССР» [638] .

638

Там же. — Оп. 125. — Д. 222. — Л. 1—10, 28, 33, 35. Д. 224. — Л. 66–75 об. Ф. 77. — Оп. 4. — Д. 75. — Л. 89–91. См.: Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 году // Вопросы истории. — 1996. — № 2, 7, 9.

Этот изощренный демагогический маневр пришелся, очевидно, по душе Сталину, которого Жданов, видимо, смог убедить в том, что дальнейшая массированная пропаганда идеи русского великодержавия чревата негативной реакцией других советских народов и угрозой целостности большевистской империи. О взаимопонимании в этом вопросе между Сталиным и Ждановым свидетельствовало хотя бы то, что сформулированное последним определение советского патриотизма «Правда» 17 ноября процитировала как «классическое» и приписала, разумеется, вождю.

Поскольку положение Жданова как главного интерпретатора идей вождя заметно укреплялось, осознавший это Александров обратился 30 августа к нему, а также Маленкову и Щербакову (в записке начальника Агитпропа была соблюдена именно такая неслучайная последовательность имен секретарей ЦК) с жалобой на Панкратову, обвиняя ее уже в антипартийных и фракционных методах борьбы против аппарата ЦК и принадлежности сначала, в 1917–1918 годах, к партии левых эсеров, а потом к «троцкистской группировке Фридлянда — Ванага». Удар был нанесен, что называется, «ниже пояса». Запахло крупным скандалом, перед угрозой которого спасовал и сам Жданов, вынужденный пойти на временный компромисс с группировкой Щербакова. Лишившейся высокого покровительства Панкратовой пришлось теперь поплатиться за свой дерзкий вызов главе Агитпропа. Дальнейшая ее судьба была решена 5 сентября в ходе недолгого разговора Жданова с Щербаковым, по окончании которого в кабинет второго секретаря ЦК были приглашены ожидавшие в приемной Александров и Панкратова и последней было объявлено о ее увольнении с поста заместителя директора Института истории [639] .

639

РГАСПИ. — Ф. 17. — Оп. 125. — Д. 224. — Л. 138–140. Оп. 114. — Д. 76. — Л. 3 об.

ЗА НАЦИОНАЛЬНУЮ ЧИСТОТУ РУССКОГО ИСКУССТВА.

В случае с Панкратовой, как в капле воды, отразилась та полная хитросплетений аппаратная игра, без проникновения в суть которой трудно разобраться в том, почему одновременно с активизацией цековской группировки крайних партпочвенников и нарастанием в пропаганде ура-патриотической риторики с бюрократической неуклюжестью и прямолинейностью возобновилось приостановленное было с началом войны так называемое национальное регулирование руководящих кадров. Призванная, по мысли организаторов, обеспечить приоритет русских в ключевых сферах жизнедеятельности общества, эта политика была по сути своей шовинистической, причем с весьма ощутимым антисемитским душком. Еще перед Второй мировой войной, обличая немецких нацистов, как, впрочем, и их явных и тайных последователей в том, что касается преследования евреев, русский философ Н.А. Бердяев писал: