Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
Шрифт:
В конце автор утверждал, что возникновение вновь со времен «Союза русского народа» «еврейского вопроса» — не случайность, ибо «в руководящих партийных органах многое известно», и потому просил Сталина лично разобраться в этом деле [664] .
Действуя по установившейся методе, Поскребышев, не доложив о письме Сталину, сразу же направил его «по принадлежности» Щербакову, тот — А.А. Андрееву, который в свою очередь — в УПиА, а оно благополучно сплавило неприятное послание в архив [665] .
664
Там же. — Д. 136. — Л. 123—125.
665
Там же. — Л. 121–122.
Примерно тогда же к Сталину обратилась и Л.C. Штерн [666] , первая женщина-академик в СССР, приехавшая в страну социализма в 1925 году и в 1929-м возглавившая основанный ею Институт физиологии. В своем письме она поведала вождю, что однажды к ней в служебный кабинет зашел профессор Штор, который работал в ее институте и одновременно заведовал кафедрой в МГУ. Он пожаловался на ректора университета, который, ссылаясь на якобы существующее постановление правительства, предложил ему отказаться от руководства кафедрой, так как-де «неудобно, когда в университете Ломоносова у руководства кафедрой стоит еврей». Штерн сообщила также, что вскоре и сама была приглашена к директору Тропического института АН СССР П.Г. Сергиеву, который от имени наркома здравоохранения СССР Г.А. Митерева потребовал от нее как главного редактора «Бюллетеня
666
Родившись в 1878 году в Либаве (Лиепае), Штерн до восьми лет воспитывалась дедом-раввином в строгой религиозной атмосфере. Затем была взята родителями, попав в семью, совершенно ассимилированную (отец учился на медицинском факультете Кёнигсбергского университета), и в результате отошла от религии и стала атеисткой. В 1898 году поступила на медицинский факультет Женевского университета. В Швейцарии познакомилась с X. Вейцманом, однако, будучи аполитичной, к сионизму отнеслась равнодушно. Дружна была с семьями Г.В. Плеханова и биохимика А.Н. Баха, по совету которого переехала в Советский Союз.
Через несколько дней Штерн вызвали в ЦК, где по поручению Сталина ее приняли Маленков и Шаталин. Не знакомая с аппаратным политесом, она в резкой форме заявила им, что известные ей факты гонений на евреев — «это дело вражеской руки и, возможно, даже в аппарате ЦК завелись люди, которые дают такие указания». Явно не ожидая столь категоричных выводов, Маленков растерялся и, не сообразив ничего другого, заявил, что разговоры об официальном антисемитизме это происки «разного рода шпионов-диверсантов», которые во множестве забрасываются гитлеровцами в советский тыл. По словам Штерн, Маленков тогда «сильно ругал Сергиева, а потом сказал, что необходимо восстановить редакцию в таком виде, в каком она была прежде».
Вскоре нарком Митерев получил нагоняй от ЦК: там не понравились его грубые методы антиеврейской чистки, вызвавшие нежелательный для властных структур скандал. Тем не менее когда в 1944 году создавалась Академия медицинских наук СССР, среди ее 60 членов оказалось только 5 евреев, что, конечно, не вполне соответствовало той довольно существенной роли, которую играли представители этой национальности в советской медицине [667] .
* * *
Тайно дискриминируемая еврейская элита тогда верила или, точнее, хотела верить, что гонения на нее носят случайный характер и что они суть проявление юдофобии отдельных чиновников и следствие трудностей военного времени, обострившего все проблемы и вдохнувшего вторую жизнь в такую вроде бы уже побежденную в СССР социальную болезнь, как антисемитизм. Казалось, что закончится война, быстро наладится нормальная жизнь, и с этим «пережитком прошлого» будет покончено навсегда. Однако оптимистическим мечтам не суждено было сбыться, поскольку оказалось, что антисемитизм в Советском Союзе — это далеко не только наследие дореволюционного времени. Ведь с идеологией официального антисемитизма царей, имевшего главным образом религиозные корни, большевики покончили в 20-е годы, полностью разгромив ее последние убежища — подпольные черносотенно-монархические организации. Однако «свято место» долго не пустовало: параллельно с созиданием режима единовластия Сталина началось формирование качественно иной разновидности политического антисемитизма. Первые его побеги взошли во второй половине 20-х годов в виде советского партийно-пропагандистского антисемитизма, который явился предтечей государственного антисемитизма. Эта промежуточная форма проявила себя в основном как дозированная и строго избирательная устная пропаганда, проводившаяся сталинским руководством главным образом против партийных оппозиционеров еврейского происхождения. То был своеобразный популистский отклик диктатора на массовую бытовую юдофобию, которая широко проникла тогда и в партийные ряды. К концу 30-х годов сталинский антисемитизм, тайно вызревавший в тени насаждавшегося сверху казенного патриотизма, окончательно сформировался как государственная целенаправленная и систематическая политика. Ее социальной базой, опорой и проводником стала новая генерация партийно-государственной бюрократии, пришедшая к власти на волне «большого террора», развязанного во второй половине 30-х против большевистских функционеров, придерживавшихся интернационалистских убеждений. В результате начавшегося накануне Второй мировой войны межгосударственного сближения правящих режимов СССР и фашистской Германии советский официальный антисемитизм получил мощную идеологическую подпитку извне. Уже через год после вступления СССР в войну эта политика, несмотря на свой латентный характер, заявила о себе достаточно определенно, особенно в идеологической сфере. Имевшая там место кампания «за чистоту русского искусства» наглядно показала, что пропагандистские спекуляции на русском патриотизме чреваты усилением официального антисемитизма, развитие которого вместе с тем отличалось в этот период определенной противоречивостью. Ибо многое зависело от такого субъективного момента, как изменчивая и прихотливая воля вождя, покровительствовавшего попеременно то одной, то другой группировке в своем ближайшем окружении. Например, усиление позиций группы Маленков — Щербаков — Александров почти всегда означало ужесточение антиеврейских кадровых чисток. А когда в фаворе оказывались Жданов и те, кто за ним стоял, то наблюдалось частичное свертывание этих акций. Это означает, что некоторое подобие либерализма или, точнее, вынужденного лавирования, было присуще и такому жесткому авторитарному режиму, как сталинский, тем более что допускаемые им время от времени определенные послабления способствовали усилению его жизнестойкости. Так даже самой знойной и засушливой пустыне ради поддержания скудного жизненного баланса необходим хоть раз в году освежающий дождь.
667
Медицинский работник. — 1944. — 16 нояб. Документ ЦА ФСБ.
Самое серьезное, что могло тогда произойти, — это легализация скрытого аппаратного антисемитизма и слияние его в едином мутном потоке со стихийной юдофобией масс — к счастью, не случилось. Пока шла война, Сталин не решался, на публичные антиеврейские действия, хотя его завуалированный личный антисемитизм, чутко угаданный ретивым в исполнении любой прихоти «хозяина» придворным окружением [668] , скорее всего и спровоцировал ту же кампанию борьбы «за чистоту русского искусства». Но вождь не мог не отдавать себе отчета в том, что подобная авантюра была чревата для советских верхов нежелательными последствиями: самодискредитацией в глазах международного общественного мнения, неизбежными осложнениями во взаимоотношениях с союзниками [669] , усилением межнациональных трений внутри общества, подрывом его единства и сплоченности, и, наконец, дальнейшее нагнетание антиеврейских страстей означало бы солидаризацию с человеконенавистнической идеологией и политикой гитлеровцев. Для Сталина такой вариант развития был неприемлем. В отличие, скажем, от Гитлера он был больше прагматиком, нежели антисемитом. Поэтому в интересах дела (точнее, сохранения собственной власти) он не только сумел заглушить в годы войны свою личную антипатию к еврейству, но даже пошел, например, в конце 1941 года на создание ЕАК и извлек из этого немалую политическую выгоду. Однако после войны в мире и стране сложилась принципиально иная ситуация, чреватая, как оказалось, немалыми бедствиями для советского еврейства.
668
Характерный пример. Однажды при очередном просмотре материалов, подготовленных к публикации в «Правде», у Сталина вдруг возникла причуда проставить точки над встретившимися ему в тексте буквами «ё». Эта самая молодая в русском алфавите буква, введенная двести лет назад по предложению президента Российской академии Е.Р. Воронцовой-Дашковой, после Октябрьской революции была изъята из употребления. Благоволение вождя к ранее третируемой литере, разумеется, не осталось незамеченным его приближенными. На другой день, 7 декабря 1942 г., в «Правде» появилась передовица с целым набором «ё» в заголовке и тексте. И хотя тогда шла решающая для судьбы отечества битва на Волге, аппарат Агитпропа во главе с Александровым немедленно занялся разработкой специального постановления правительства о восстановлении употребления буквы «ё» в правописании и формированием комиссии во главе с Потемкиным
669
В ЦК ВКП(б), например, очень всполошились, когда в 1943 году в Палестине в издательстве газеты «Давар» вышла книга проживавшего в Нью-Йорке Я. Лещинского, в которой утверждалось, что «фашисты истребляют евреев физически, а Советы — духовно»[1595].
Глава III. Холодная война, власть, пропаганда.
Перегруппировка внутри номенклатурной элиты.
ИНТРИГИ В КРЕМЛЕ.
Победный 1945-й явился для Сталина не только годом военного триумфа, ознаменовавшегося увенчанием его имперской короной в виде преподнесенного ему маршалами [670] звания генералиссимуса, но и апофеозом его национально-государственной доктрины, опиравшейся на пропагандистское использование традиций русского патриотизма. Не случайно, выступая 24 мая в Кремле на приеме в честь командующих войсками Красной армии, он провозгласил тост «за здоровье русского народа», который «заслужил в… войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов… страны» [671] . Однако интересы мощной империи, которая, выйдя за пределы одного государства и установив контроль над Восточной Европой, превратилась в мировую державу, не позволяли Сталину почивать на лаврах триумфатора. Покоившаяся на единодержавии верховная власть требовала обеспечения соответствующего ей баланса политических сил внутри страны, тем более что здесь образовался явный перекос в пользу значительно окрепшего в годы войны партийно-государственного тандема Маленков — Берия, выражавшего интересы военно-промышленного комплекса. Такая тенденция стала беспокоить Сталина задолго до победного мая 1945-го. Уже начиная с середины 1944 года он стал негласно противодействовать дальнейшему росту влияния этой группировки, используя в качестве политического противовеса Жданова и его «ленинградцев». Правда, в связи с тем, что в сентябре того же года Жданов был назначен уполномоченным от политбюро на мирных переговорах с Финляндией и отбыл в Хельсинки, его позиции на столичной «бирже власти» временно ослабли. Тем не менее фортуна ему благоволила: в декабре его главный соперник в борьбе за лидерство на «идеологическом фронте» Щербаков серьезно заболел, а 10 мая 1945 г. скончался от «паралича сердца» [672] . Это была ощутимая потеря для его сторонников в ЦК, и прежде всего для Маленкова. И хотя последнему удалось тогда присовокупить к многочисленным своим обязанностям по секретариату ЦК еще и руководство идеологической сферой и сохранить фактически перешедший к нему в годы войны от Жданова статус второго секретаря ЦК партии, однако в отличие от Щербакова он не был силен в вопросах организации пропаганды и не мог в этом новом качестве соперничать на равных с таким опытным партидеологом, как Жданов. Это обстоятельство заметно облегчало стоявшую перед Сталиным задачу.
670
Известно, что первоначально в Древнем Риме почетный титул императора присваивался военачальникам их соратниками за победы в битвах.
671
Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. — М., 1948. — С. 196–197.
672
Произошло это после того, как 9 мая уже выздоравливавший после инфаркта миокарда Щербаков приехал в Москву из санатория «Барвиха», чтобы отметить День Победы. Кремлевские медики, разрешившие эту поездку, потом будут арестованы по «делу врачей».
Всю вторую половину 1945 года вождь посвятил тайным приготовлениям к новой закулисной баталии. Для нанесения удара по ослабленной смертью Щербакова маленковско-бериевской группировке были использованы серьезные недостатки, якобы имевшие место в военной авиации и авиапроизводстве в недавнем прошлом. Летом 1945 года об этом уведомил Сталина его сын Василий, тогда полковник ВВС, который, встретившись с отцом в Потсдаме, доложил ему, что в годы войны руководство авиационной промышленности, вступив в «преступный сговор» с командованием военно-воздушных сил, будто бы отправляло на фронт в массовом количестве «летающие гробы» в виде дефектных истребителей Як-9 [673] .
673
Военно-исторический журнал. — 1994. — № 6. — С. 57–64.
Существенную закулисную роль в раскручивании интриги сыграл главный конструктор этих машин А.С. Яковлев, занимавший в то время пост заместителя наркома авиапромышленности. Всегда старавшийся быть на виду у сильных мира сего, тот первые свои серийные самолеты конца 20-х годов назвал АИРами в честь тогдашнего председателя СНК СССР А.И. Рыкова и примерно тогда же сблизился с заместителем последнего Я.Э. Рудзутаком, женившись с пользой для карьеры на его воспитаннице. Правда, когда по воле Сталина те превратились во «врагов народа», молодому авиаконструктору пришлось переименовать свои машины и развестись. Способный, гибкий, умный и приятный в общении Яковлев понравился Сталину, делавшему ставку на молодых, циничных и даровитых карьеристов, и стал фактически его советником по авиационным делам. Поскольку старые беспартийные конструкторы (А.Н. Туполев, Н.Н. Поликарпов) особого доверия вождю не внушали, Яковлев очень скоро превратился в фигуру «номер один» в сталинской авиации.
Этому в немалой степени способствовало то, что после замены в начале 1940 года М.М. Кагановича на посту наркома авиапромышленности А.И. Шахуриным Яковлев был назначен его заместителем по опытному самолетостроению и науке. Открывшиеся возможности он использовал прежде всего с целью получения привилегий для своего конструкторского бюро и в борьбе с конкурирующими фирмами. В годы войны конструктор близко сошелся с Василием Сталиным, запросто приезжал к нему на дачу в Зубалово и даже изготовил для него персональный закамуфлированный Як-3, самый скоростной истребитель в те годы. Судя по всему, не кто иной, как Яковлев, помог Василию Сталину в сборе компромата, который тот передал отцу. А 6 сентября 1945 г. Яковлев сам направил письмо Сталину, в котором руководимый Шахуриным Наркомавиапром выставлялся основным виновником провалов в области создания реактивных самолетов и дальних бомбардировщиков [674] . Пока эта информация проходила через бюрократическую круговерть и на ее основе готовились репрессивные решения, у Сталина в середине сентября случился инсульт: сказалось психологическое перенапряжение, накопленное за годы войны, а последней каплей стал атомный «сюрприз» американцев. Правда, удар был не очень сильным, и болезнь вскоре отступила. Прибыв в начале октября на отдых в Сочи, где проводил тогда свой отпуск и Шахурин, Сталин принялся по своему обыкновению усыплять бдительность будущей жертвы. Однажды, а это было в начале ноября, он пригласил наркома авиапромышленности отметить 70-летие М.И. Калинина. На торжестве, состоявшемся на даче юбиляра у горы Малый Ахун, Сталин был подчеркнуто приветлив с Шахуриным. А по окончании отпуска, когда нарком возвращался в Москву, Сталин в знак особого благорасположения поручил проводить его Поскребышеву.
674
РГАЭ*. — Ф. 8044. — Оп. 1. — Д. 1643. — Л. 88.
* Российский государственный архив экономики.
Сам же диктатор вернулся в столицу 17 декабря и сразу же стал деятельно готовиться к осуществлению задуманного, задействовав в свои планы и Жданова, прибывшего в Москву из Хельсинки 26 декабря. Реализация аппаратной интриги началась 29 декабря, когда впервые за продолжительное время Сталин провел в Кремле полноценное заседание политбюро [675] , на котором предложил отстранить Шахурина от занимаемой должности и взял на себя поручение «наметить» кандидатуру нового наркома авиапромышленности. Интересно, что накануне вечером Сталин почти полтора часа беседовал с Яковлевым, очевидно, обсуждая с ним детали своего предстоящего выступления на политбюро. Уже 30-го новым руководителем авиапромышленной отрасли был утвержден М.В. Хруничев, работавший ранее первым заместителем наркома боеприпасов [676] .
675
Обычно, особенно в годы войны, заседания политбюро не проводились, решения принимались его членами, как правило, заочно, «опросом».
676
Интервью с бывшим заместителем наркома авиационной промышленности С.М. Сандлером. Архив автора// Исторический архив. — 1996. — № 4. — С. 113–114. РГАСПИ. — Ф. 17. — Оп. 3. — Д. 1051. — Л. 9.