Тайная тетрадь
Шрифт:
— Что за камень? Как можно камнем баракат держать? Это же ширк и опасная вещь по исламу, если кто-то верит в могущество камня… — говорю я, провоцируя тётю на продолжение разговора.
Тётя моя, женщина простодушная, подвоха не заподозрила и принялась рассказывать. Но знала она лишь часть истории. Вторую часть рассказала другая тётя. А детали, которые я по крупицам собрал, слушая женщин Джурмута, сделали историю объёмной и красочной. Дело было вот как.
— В Гортнобе (аул Джурмута) жил большой и зажиточный тухум, Малачиял звали их. Они имели большие отары овец, наёмных чабанов, свои летние и зимние пастбища
Как-то одна женщина рода Малачиял осталась на зимней ферме в местности Сугърухъ, чтобы ухаживать за скотом. За день до того, как её должны были сменить, выпал большой снег. Ни она в аул, ни к ней в Сугърухъ люди не могли пройти. Весь Джурмут был в заложниках снежной стихии. Сутками падал и не прекращался снег, лавины одна за другой шли, местами даже закрыли реки и образовали снежные плотины. Всё бы ничего, но женщина эта была беременна и очень скоро должна была рожать. Это знали и в ауле, но против снежной стихии пойти не могли, надо было переждать непогоду.
К вечеру шестого дня женщина выглянула из окна. Не разобрать было, где небо, где земля, где горы, — кругом бесконечное белое полотно, сливающееся с небом. Даже отвесные скалы, высокие горы, леса и река Сугъру-ор, которая обычно видна была из окна, пропали из виду. Вьюга вилась вокруг её убогой сакли, билась в двери, хлестала по стенам. Сквозь завывания ветра пробивался другой вой — вой голодной волчьей стаи. Женщина знала, чей голос задаёт там тон и ведёт за собой остальных. Неделю назад, ещё до непогоды, она гнала скотину на водопой к речке, и тогда впервые увидела два огненных глаза, что следили за её коровами и бычками. Это был большой старый волк, вожак стаи. Ей случалось видеть, как его стая охотилась на туров, отбивая от стада одного и умело загоняя его к речке, где после недолгой битвы жертва падала с разорванным горлом. Но сейчас туры ушли высоко, спрятались в скалах, куда волкам было не добраться, и вожак искал новую добычу.
Вой всё приближался и усиливался, на какие-то секунды она даже обрадовалась, что в этом оторванном от остального мира месте на краю Вселенной есть ещё кто-то живой.
Но тут женщина услышала детский плач. Ребёнок сначала плакал где-то вдалеке, голос его был тих и время от времени пропадал совсем, словно буря задувала его, как свечу. Через несколько минут плач стал громче, отчётливей, как будто дитя поднесли ближе к сакле. Но тут опять завёл свою песню вожак, её подхватила стая. Женщина схватилась за живот и задрожала, чуточку успокоилась, когда в утробе шевельнулся ребёнок. «Мамина девочка… никому не отдам… уходите, злые духи да волки… никому не отдам… мамина-а-а…» — прошептала женщина и пошла в дальний угол хижины.
В очаге догорали последние угольки, у неё не было сил выйти за дровами, чтобы поддержать огонь. Голова кружилась, бросало то в жар, то в холод, ломило спину, а время от времени острая боль опоясывала её тело. К полуночи она родила. Девочка! — выдохнула измученная родами женщина, взяв ребёнка на руки; укутала малышку в то, что было под рукой, уложила рядом с собой и заснула. И приснилось ей, как через
— Ты кто? — спросила женщина.
— Гьорол эбел (Мать ветра), — ответила гостья и расхохоталась.
Женщине стало страшно — не к добру эта ведьма явилась, надо бы спрятать от неё ребёнка! Она потянулась за дочкой и проснулась. Её руки продолжали искать ребёнка, но не находили. Двери хижины были заперты изнутри, на окне деревянный засов. А дочки нет. Женщина вскочила, принялась встряхивать лохмотья, которыми укрывалась, подбежала к двери, с большим трудом отворила её. Было раннее утро, снегопад прекратился, но солнце не выглянуло ещё. Почти по пояс снег был у входа. Нетронутый снег. И никаких следов на нём. Женщина обхватила руками голову, опустилась на корточки и по-звериному завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.
На одиннадцатый день после снегопада гортнобцы добрались до фермы Сугърухъ. Скот в сарае хором замычал, услышав их приближающиеся голоса. Но женщина не вышла к ним навстречу. Они нашли её в хижине, всё так же сидящую на корточках и обезумевшую от горя. Такой и привезли её в Гортноб. Там она немного пришла в себя и рассказала им и про сон, и как ребёнок пропал.
— Ты точно помнишь, что женщина приходила во сне? Может, это не сон? — поинтересовалась одна.
Её тут же заткнули старшие и объяснили, что это место отрезано от мира, и не было на снегу никаких следов, кроме тех, что оставили добравшиеся до фермы сельчане.
— Что тут гадать, на всё воля Аллаха! Твою дочку забрали или будалаи, или джинны, существа нашего мира не могли через запертую дверь дочку забрать, — сказала как отрезала старшая тухума Малачиял.
И женщины увели несчастную мать домой.
Прошло много лет, много воды реки Сугъру ор утекло после той злосчастной ночи, женщина, лишившаяся своего ребёнка, жила обычной размеренной жизнью. Что странно, у неё не было ненависти или отвращения к тому месту, где произошло несчастье. Напротив, её манило туда.
Там её встречали золотистые рассветы и багряные закаты осени, красивая зима со снегами и тихими изумрудными речками, где сверкает каждый камушек на дне. Там наступала шумная цветущая весна и щедрое, неописуемо красивое лето; её туда тянуло, тянуло, несмотря на несчастье, которое её там постигло.
Там со всех холмов на неё смотрели вожаки — стражи горных туров, что охраняли покой своих стад; из лесу за черникой на поляну выходила медведица с медвежатами; а из-за поворота на тропинке, что вела к речке, за ней следили два огненных глаза серого волка-вожака.
Ни людям, ни себе женщина не могла объяснить этой своей тяги, противоестественного желания бывать там, где её жизнь была сломана, и такого же противоестественного покоя, который она испытывала, оставаясь одна на ферме.
И однажды глубокой осенней ночью всё прояснилось, и были даны все ответы, отметены все предположения и догадки, развеяны сомнения, что копились десятилетиями.
В ту ночь она сидела перед очагом и грелась у огня. Никого не было на ферме. Ночь была тихая, будто всё живое замерло в ожидании долгой снежной безжалостной зимы. И эта тишина была разорвана как подол платья, зацепившегося за колючий кустарник. С протяжным скрипом медленно приоткрылась дверь хижины.