Тайная вечеря

Сьерра Хавьер

— Бенедетто, побойтесь Бога! — не выдержал приор.

— Ничего страшного, — вмешался я. — В Риме у нас постоянно идет роспись стен. Я привычен к такой обстановке.

В глубине необъятной залы, слегка отгороженный от окружающего безобразия деревянными ширмами, виднелся большой стол в форме буквы П, на котором стояли большие, покрытые черным лаком табуреты. Там же, в темном углу, гнили, покрываясь плесенью, останки изысканного деревянного балдахина. Пока мы пробирались между этой рухлядью, Банделло продолжал:

— Еще ни один заказ по росписи нашего монастыря не был выполнен в срок. Но здесь дела обстоят

хуже всего. Этому просто не видно конца.

— Это все из-за Леонардо, — вновь принялся брюзжать Бенедетто. — Он только и делает, что морочит нам голову. Пора покончить с этим!

— Успокойтесь, брат, прошу вас. Позвольте, я объясню брату Августину нашу проблему.

Банделло огляделся по сторонам, словно желая убедиться, что нас никто не подслушает. Эта предосторожность выглядела абсурдно: с тех пор как мы вышли из церкви, единственным, кто нам повстречался, был стоящий рядом циклоп. Кроме того, маловероятно, чтобы кто-либо из монахов находился здесь — все они готовились к похоронам или занимались своими делами. Тем не менее приор явно колебался, и на его лице читался страх. Он понизил голос и наклонился к моему уху:

— Сейчас вы поймете, почему я так осторожен.

— В самом деле?

Брат Виченцо нервно кивнул.

— Мастер Леонардо, художник — очень влиятельный человек. Если бы ему стало известно, что я позволил вам войти сюда, не испросив у него разрешения, он мог бы просто разделаться со мной.

— Вы говорите о маэстро Леонардо да Винчи?

— Не кричите! — зашикал он. — Вам это кажется странным? Четыре года назад герцог пригласил его лично для росписи нашего монастыря. Иль Моро хочет, чтобы семейный пантеон Сфорца находился под апсидой нашей церкви. Чтобы семья не возражала против его решения, ему нужна великолепная обстановка, которой не было бы равной. Для этого ему и понадобился Леонардо. Но поверьте мне на слово: с тех пор как у герцога родился этот замысел, наша обитель не знает ни минуты покоя.

— Ни единой, — подтвердил Бенедетто. — А знаете почему? Потому что на самом деле у этого вечно одетого в белое маэстро, который не ест мяса и не способен заколоть животное, черная душа. В его работах для нашего монастыря содержится самая страшная ересь, и он не хочет, чтобы мы ее обнаружили прежде, чем он все закончит. А иль Моро его покрывает!

— Но ведь Леонардо не...

— Не еретик? — закончил он за меня. — Конечно же, нет. С первого взгляда не похож. Он и мухи не обидит, проводит дни в размышлениях либо что-то пишет в своих блокнотах, одним словом, производит впечатление мудреца. Но я уверен, что маэстро вовсе недобрый христианин.

— Можно задать вам вопрос? — Приор кивнул. — Это правда, что вы поручили собрать как можно больше сведений о прошлом Леонардо? Почему вы ему не доверяете? Брат библиотекарь ввел меня в курс дела.

— Видите ли, это было вызвано тем, что он нанес нам оскорбление. Как вы понимаете, нам не оставалось ничего другого, как изучить его прошлое, чтобы знать, с кем мы имеем дело. Вы бы поступили так же, если бы он бросил вызов инквизиции.

— Думаю, вы правы.

— Я действительно поручил брату Александру составить общий план деятельности Леонардо, чтобы иметь возможность пойти по его следу. Так нам стало известно, что францисканцы уже испытывали серьезные проблемы с маэстро Леонардо.

Похоже, при работе над своими картинами он пользовался языческими источниками, вводя тем самым в заблуждение верующих.

— Брат Александр рассказывал мне об этом, а также о еретической книге, которую написал некто Амадей.

— Apocalipsis Nova.

— Именно.

— Но эта книга лишь маленький образчик того, что обнаружил брат Александр. Он ничего вам не говорил об отвращении, которое испытывает Леонардо к определенным библейским эпизодам?

— Отвращении?

— Это очень показательно. До сегодняшнего дня нам не удалось обнаружить ни одной работы Леонардо, где он изобразил бы распятие. Ни единой. Впрочем, также нет ни одного изображения Страстей Христовых.

— Быть может, ему этого никогда не заказывали.

— Heт, падре Лейр. По какой-то, пока непонятной, причине тосканец действительно избегает изображения этих библейских сюжетов. Вначале мы предположили, что он иудей, но позже выяснили, что это не так. Он не соблюдает ни шабат, ни другие иудейские обычаи.

— И что же?

— Ну... Я полагаю, что эта странность имеет отношение к нашей проблеме.

— Расскажите мне о ней. Брат Александр не рассказывал мне о том, что Леонардо вас оскорбил.

— Он при этом не присутствовал. Во всей общине об этом знает человек шесть, не больше.

— Я вас слушаю.

— Это произошло пару лет назад во время одного из визитов вежливости, которые иногда донна Беатриче наносила Леонардо. Маэстро как раз закончил писать фигуру святого Фомы на своей «Тайной вечере». Он изобразил его рядом с Иисусом как бородача, поднявшего к потолку указательный палец.

— Полагаю, это тот самый палец, которым апостол бередил раны Христа после его воскрешения.

— Я тоже так подумал и сказал ее высочеству, принцессе д’Эсте. Но Леонардо мое толкование рассмешило. Он заявил, что мы понятия не имеем о символизме и что, если бы он захотел, он мог бы изобразить на своей картине самого Магомета, и никто ничего бы не заметил.

— Он так и сказал?

— Донна Беатриче и маэстро хохотали, но мы восприняли это как оскорбление. Однако, что мы могли поделать? Поссориться с супругой иль Моро и с его любимым художником? Если бы мы это сделали, Леонардо, несомненно, обвинил бы нас во всех задержках с «Тайной вечерей». — Приор продолжал: — На самом деле я сам виноват хотел доказать ему, что не такие уж мы тугодумы в том, что касается символизма. Но тут я сделал шаг, о котором потом пришлось пожалеть.

— О чем вы, падре?

— В те дни я имел обыкновение заходить во дворец Рокетта. Мне приходилось отчитываться перед герцогом в том, как продвигаются работы в Санта Мария. И я нередко заставал донну Беатриче в тронном зале за игрой и карты. На этих картах были яркие, пожалуй, даже кричащие изображения очень странных персонажей: висельников, женщин со звездами в руках, фавнов, Пап, ангелов с завязанными глазами, бесов... Очень скоро я узнал, что эти карты — фамильные. Их нарисовал старый герцог Миланский Филиппо Мария Висконти еще в 1441 году с помощью кондотьера Франческо Сфорца. Позже, когда на плечи последнего легла обязанность управления герцогством, он подарил эти карты своим детям, и одна колода досталась Лодовико иль Моро.