Тайное становится явным

Зверев Сергей Иванович

– А меня еще в школе привлекли, – спас меня от крупной дрожи Зарецкий. – Преподаватель достался – золотой человек – Илья Антонович Квашин. Он-то мне и открыл глаза – на мир, на нас с вами… Я в любимчиках у него ходил: в техкружок он меня определил, личной библиотекой разрешил пользоваться. Я в четырнадцать наизусть цитировал Ницше, в пятнадцать – Макиавелли, в шестнадцать – еще перестройка «меченого» не затеялась – знал азы про ЭВМ, персональный комп имел, хотя никто в ту пору и не знал, что это за хрень такая…

– Все мы чьи-то ученики, все мы учились понемногу, – решилась и я на монолог. Деваться некуда. Смотрящий исподлобья Терех крупно нервировал. Неужели почуял неладное? Я покрывалась мурашками. Выхода не было – хочешь не хочешь, а веди себя на равных с этими представителями «тьмы». – У всех

у нас были свои златые учителя, кто скажет, что нет? Но к каждому ведь не приставишь гуру, верно? Вот и растут поколения тупых, чванливых, трусливых, жадных, так и норовящих втихую оттяпать кусок от пирога, да сожрать, пока другие не отняли… И НПФ им не урок – уж на что постреляли, посажали, на Колыме сгноили… Нет, опять ушки торчат у нуворишей новоявленных… Я их пуще прочих ненавижу. Плакался давеча один сукин деятель из финансовой службы. «Ты знаешь, Нинок, – говорит, – во Внешторгбанке моду завели. В день позволяют снимать со счета не больше тысячи долларов! Вот тысяча и ни центика свыше. Какой беспредел! Какое ущемление прав личности! Чубайса на них нет!..» – «Ага, – говорю, – и креста с Христом на них нет. Ты уж, – говорю, – Иван Петрович, потерпи, не трать шибко, глядишь, на денек и хватит. А завтра новую штуку сымешь». А у самой кулаки чешутся. Такая мразь, от горшка два вершка, а ведь наворовал где-то… И объяснять ему бесполезно, два полюса, диалог глухих… Те, которые черви, – они безвредны, они слепы. Но эти… Этих богатеньких нужно выдирать в первую очередь. Их деньги не работают на страну, а должны работать. Иначе вся наша деятельность, извините, ребята, псу под хвост…

Я перевела дух. «А ведь так и самой недолго поверить в свой же треп», – мелькнула смешная мысль. Я почти поверила. Без гипноза.

Самое время распушить перья и ляпнуть что-нибудь похлеще, этакое авангардно окрашенное. Я собралась с мыслями (если собраться, у меня этих мыслей пруд пруди – как-никак писательница, не доярка).

– Эй, слышь, па-апутчики…

Я одна и вздрогнула. Остальные медленно перевели взоры с меня на двоих молодцеватых кавказцев и третьего – явно недоношенного, с заячьей губой и гусячьей шейкой, – но занимающего, однако, в ихнем «тейпе» лидирующее положение: он стоял впереди и поигрывал толстой золотой цепью.

– Ух ты, исламские фундаменталисты среди нас, – умилилась Олеся.

– Открывалку дать, кацо? – подмигнул Шарапов.

– Нэ-э, – важно протянул лидер, – хатым ваших жэнщин на румка коньяк прыгласить. Ты и ты, – он неторопливо ткнул «опечатанным» пальцем в меня и Олесю. Оперсоналил, для вящей ясности. – Пошлы, дэвочки… Харошый коньяк, «Лезгинка», обэщаем.

Сказал, словно отрубил.

– Экая прелесть, – восхитилась Олеся.

Лично я большой прелести в гадкой сцене «съема» (вернее, «пересъема») не обнаружила, но спорить не стала. Пусть слово берут специалисты.

– Пошли вон, – негромко бросил Брянцев. Как зевнул.

– А ты не шебурши, козявка, – строго и почти без акцента молвил один из сопровождающих. Как бы ненароком отогнул полу пиджака и продемонстрировал край холодного оружия – рифленую рукоять, заложенную в потайной карман.

– По кынжалу встречают, да, Зураб? – карикатурно сымитировал акцент Терех.

– Постой-ка, Асламбек, – заячегубый надменно улыбнулся, изображая величайшее терпение мудрого и проницательного, – нэ спеши. Рэбята нэ понымают, они молодые. Мы русским языком павтаряем – две женщины, – главарь растопырил два пальца, для особо непонятливых, – пойдут с нами на румку добрый коньяк. Черэз час вазвращаются. Какие вопросы, слушай?

Дальнейшее происходило в относительном молчании: третье «китайское» предупреждение проводницы миром для нашей компании бы уже не закончилось. Работала телепатическая связь. Мастерство поистине филигранно. Сидящие на соседней полке подскочили почти синхронно. Теснота пространства им не помешала скоординировать и осуществить свои действия. Брянцев, находящийся с краю, вырвался в проход, перекрыл фланг. Зарецкий среагировал еще раньше – оказался с тылу, оттолкнув самого мосластого из «сопровождения». Терех схватил старшого за ворот и рванул на середину купе, а Шарапов рыбкой нырнул между ярусами и пихнул второго. Тот врезался затылком в металлический крюк на противостоящем простенке –

раздался неприятный звук соприкосновения железа с костью – кряк! Все произошло молниеносно – первый мордоворот не успел даже отнять от пуза скрещенные руки: Брянцев перехватил их в запястьях и вывернул по часовой стрелке, а когда тот, сверкнув очами, подался вперед, вывел из равновесия толчком на себя и охладил горячий кавказский пыл коленом в челюсть.

– Хорошо работают, – шепотом похвалила Олеся.

– Неплохо, – согласилась я, – но надо учиться еще тише. Пусть почаще тренируются.

Через шесть секунд все было сделано. Два мордоворота, хрипло дыша и постанывая, сидели на боковых сиденьях под неусыпным надзором Брянцева и Шарапова, Зарецкий шепотом успокаивал разбуженное соседнее купе, а Терех поднял нижнее сиденье, сунул туда голову вожака «преступной группировки» и опустил. Сам уселся сверху, да еще сложил ножки на скрюченное в довольно странной позе тельце.

– Как, дамы, насчет врезать «горячего»?

– Да ну его, – поморщилась Олеся. – Выбрось. Спать пора.

Терех подпрыгнул. Из глубины багажного пространства неслось жалкое причитание. Смачно врезав кулаком по ребрам несчастного, он поднял полку, и когда нечто, бывшее минуту назад свободолюбивым горцем, сползло на пол, умоляя не убивать, поднял за шиворот и установил вертикально.

– Что, дружок, губища так и не закатывается?

– Слушайте сюда, доходяги, – сказал Брянцев. – Сейчас тихонечко, на цыпочках, идете на свои места и ложитесь баиньки. И больше мы вас не видим и не слышим. Любая попытка сотворить вендетту карается летальным исходом. Пошли вон, вояки…

Проводницы, кажется, не проснулись, разбуженные соседи угомонились, но желание вечерять далее стало постепенно проходить. Я первая застелила свою полку, забралась на нее и укуталась в воняющую хлоркой простыню. Впечатлений за вечер накопилось – через край. Мне кажется, я начинала понимать этих людей. Особых расхождений с теорией архивариуса Воробьева пока не наблюдалось. Абсолютно разные люди, из разных слоев общества, не связанные ни профессиональным, ни каким-либо еще долгом, раз или два в год под смешным предлогом съезжаются на специально оборудованные базы, где проходят спецкурс обучения по системе суперспецназа. То есть марш-броски, умение выживать в экстремальных условиях, защищаться, наносить удары, вести разведывательную, диверсионную работу. Компьютерный ликбез, электроника, знакомство с новейшими видами импортного и российского вооружения, иностранные языки, психологические тренировки, работа с агентурой, с документами. И самое главное и всеподавляющее: жестокий психологический прессинг. Поставлено умно – никакого зомбирования. Ребята добровольно идут на дополнительные накачки. Они им подвергаются с детства: у кого-то имелись «золотые» школьные учителя, у кого-то – чудо-тренеры, у других – старшие товарищи, добрые соседи, светочи-репетиторы и т. д. и т. п. Под разными предлогами, под любым соусом, но непременно – две доминирующие установки: а) Россия великая держава и обязана быть владычицей мира; б) ты и работающие с тобой в одной упряжке – сверхчеловеки, ваше имя звучит гордо, а все прочие – чернь, которые не люди, а песок, просеивающийся сквозь пальцы и принимающий нужную тебе форму. Отсюда и вытекает их отношение к миру и желание этот мир преобразить.

Надвигалась ночь. Я лежала под бледным освещением и наблюдала, как эти люди отходят ко сну. Никто не возмущался, что белье несвежее, а в вагоне пахнет сортиром. Никто не боялся, что ночью придут кавказцы и всех вырежут. Зарецкий на нижней боковине отвернулся к стене и сразу захрапел. Обосновавшийся над ним Брянцев постелил лишь простыню, улегся на спину и уставился долгим взглядом в потолок. По губам бегала мечтательная улыбка. Он уже жил завтрашним днем. Олеся подо мной издала глубокий «предотрубный» стон и заткнулась. Шарапов, как кошка, долго возился, прежде чем угомониться. А Антон Терех не спеша разобрал постель, взлетел на нее, как акробат на перекладину, и сразу стал взирать на меня не предвещающим добра взглядом. Я тоже стала на него взирать. Ей-богу, это лучшее решение. Если не знаешь, как делать, делай как все. Я даже нахмурилась, словно, глядя на него, вдруг вспомнила о чем-то неприятном. Он терпел, терпел и наконец не вытерпел. Со словами: