Тайны митрополита

Злотников Роман Валерьевич

– Мне тот промысел неведом, – бородач лишь покачал головой в ответ.

– Так чего про судьбу талдычишь тогда? – раздраженно отвечал преподаватель.

– Ты, Никола, ох как не прав, – задумчиво отвечал его собеседник. – Ты все с того сейчас говоришь, что выше Бога мнишь себя; я, мол, и так могу и эдак. Про Москву, вон, поведал, так теперь и возгордился. Про ремесла, да промыслы просветил черноту, так теперь и мыслить начал, что по плечу все, что хошь. А не так все, Никола. Оно, видать, надобно было так, чтобы ты здесь оказался. Для себя хотя бы. Ты вон как переменился за время, что здесь провел! И других попеременил,

кто с тобой знался. Помнишь, Сергий что говорил: весы, да на каждой из чаш дела темные да светлые. Да едины весы те; для всех. Как один в грех упал, так и чаша темная перемогла. Как один в свет обратился, так и снова вернулось все на круги своя. Оно, видать, зело чаша черная перевесила, раз человека светлого аж из грядущего… Торбы, видать, с каменьями, все легче и легче, да за счет за твой.

– Как за мой-то?!

– А так, что чужие торбы от каменьев избавляя, свою наполняешь. Грешки чужие себе забираешь.

– Ох, и загнул ты, Милован.

– А ну, давай свои думки! Охоч послушать.

– То-то и оно, что и ответить нечего, – чуть подумав, вздохнул Николай Сергеевич. – Оно вроде и твоя правда, да вот верится с трудом. Думаешь, Богу надобно, чтобы душегуб остановил меня теперь? За то, что Тохтамышеву армию отворотил или еще за что? Так и незачем убивать; вернул бы назад, да и делов-то…

– Богу – богово, – многозначительно подытожил Милован. – Кабы Бога воля, так и был бы ты уже с ним рядом. А так, уже трижды от беды уберег. Значит, здесь ты надобней. Живым. Да и я, надобно, чтобы рядом был, – чуть помолчав, добавил он.

– Спасибо тебе, Милован, – только и нашел что сказать Булыцкий. – А душегуб-то кто?

– А Бог его знает.

– А найти кто пробовал?

– Да кто его теперь найдет. Оно же на скоморохов глядеть высыпались все. Да и место ладное выбралось, что ни души живой поблизости.

– А нашли-то как?

– Да впопыхах, видать, злодей бил. Ударил и утек. До площади – рукой подать было, вот и смог выбраться горемычный. Там уже, на людях, и душу богу-то отдал.

– А может, – задумавшись, Булыцкий вдруг в упор посмотрел на товарища, – может, не впопыхах, а не умеючи?! Ударил, да тикать?! С перепугу, как сразумел, натворил чего.

– А кто его теперь разведает-то? – Милован лишь руками развел.

– Били сколько раз? В спину только?

– Чего?! Смотрел, что ли, кто?! Если бы боярина какого или купца, то…

– Где он?

– Да кто «он»?

– Нищий тот?!

– У дьякона.

– Пойдем! – вскочив на ноги, Булыцкий бросился собираться.

– Куда тебя опять нелегкая понесла-то?! – попытался остановить его товарищ.

– Идешь со мной или нет?

– У, черт! Мертвого подымешь! – выругался Милован.

Убитого решено было хоронить с почетом, потому как смерть мученическую принял бедолага от руки злодея. А раз так, то через три дня отпевание назначено было, а до тех пор тело решили поместить в доме дьякона [85] местного Феофана. Сейчас же пустили дружинников по городу, вызнать: может, имя кто убитого знает. Может, душегуб какой? Может, не поделили чего с друзьями своими лихими?! Так и хоронить тогда его по канонам как? Все это Милован вкратце рассказал товарищу, пока бежали к избе, где разместили тело убитого.

85

Дьякон –

лицо, проходящее церковное служение на первой, низшей, степени священства.

Уже там, на пороге, увидали поджидающих новостей баб. Отчаянно крестясь, те, собравшись в кучки, вполголоса переговаривались о чем-то своем, бросая настороженные взгляды в сторону избы.

– Матвей, истину говорю – он, – убеждала подруг одна из женщин. – Богатым был до нашествия поганого, а как Тохтамыш подошел, так все! Дом да хозяйство – с пеплом да по ветру! А мальчонка с женкой от стрел и погибли. Один как остался, так и все; милостынею одной жить начал! Оно, пока богат был, так носом кверху ходил, вот и покарал теперь Бог.

– Черема то! Черема! Истину говорю! – доказывала другая. – Он и не жил по-другому; все милостынею. Оно и слава Богу, что отмучился, а то, вишь, зиму каждую маялся; как приютит кто, так и слава Богу!

– Дорогу! – Чей-то властный голос разом пресек все эти разговоры. Женщины, как по команде, расступились, прижимаясь поближе к стене и потупившись, пропуская широко шагавшего детину с разбитой мордой, под руку тащившего перепуганного мужичка. – По домам давайте! – уже на крыльце развернувшись, замахнулся локтем тот на сгрудившихся женщин, отчего те, крестясь, поспешили отойти подальше. Впрочем, недалеко, но так, чтобы при первом же удобном случае вернуться поближе к хате. – А ты чего тут? – увидав Милована, нахмурился детина. – Кого привел?! – рявкнул тот.

– Кого надо, того и привел! – дерзко, что аж у Булыцкого дух перехватило, отвечал бородач.

– Ну, так заходи! Чего на пороге-то, – вопреки ожиданиям преподавателя, ничуть не разозлился запакованный в кольчугу мужик.

– Пошли, – подтолкнув оторопевшего товарища, бросил дружинник.

– Тот самый, что ли? – смерив взглядом Николая Сергеевича, усмехнулся детина.

– Тот самый, – оскалился в ответ Милован.

– Ох, и крепок! – уважительно кивнул собеседник. – Помнишь, как заломал меня? Там, у дома.

– Нет, – честно признался пожилой человек. – Злой был, – словно извиняясь, продолжал он, – вот и не глядел по сторонам.

– Да сразумел я, – усмехнулся воин. – Рожа, гляжу, красная, глаза выпучены, что у рака, и на меня прет. Ох, как слякался [86] , – искренне признался он. – В сшибках такового не бывало! А как по зубам треснул, так и в голове зашумело. Богатырь, – уважительно закончил тот. – Тит меня звать, – добавил он.

– Прости, чего не так ежели.

86

Лякаться – пугаться.

– Бог простит, – усмехнулся собеседник. – И я прощу, ежели закручивать так научишь, – напоминая как ловко пенсионер завалил стражника, попросил Тит.

– Научу.

– Пойдем. – Детина распахнул дверь, и все трое вошли в дом.

Там, внутри, уже было душно накурено ладаном, а в самом помещении было светло от зажженных повсюду свечей. Хозяин и присутствовавшие ходили молча, стараясь как можно меньше производить шуму, и головой к красному углу лежал убитый, наспех прикрытый рогожкой.